— Прекрати говорить неприличности, — вмешался Люк.
Из нас он один еще помнил об упокоении души Роуз Астер. Я впервые услышал странные слова, смысл которых меж тем был мне понятен.
— Они это делают? — удивился я.
— Да, они это делают, — отчеканила Саванна. — Меня от этого тошнит. И Люк все об этом знает. Просто он робкий и поэтому молчит.
— Не-а, я не робкий. Я молюсь, как мама велела.
— Когда вы с Томом отвыкнете от этого «не-а»? Разговариваете как деревенщины.
— Мы и есть деревенщины. И ты тоже, — напомнил Люк.
— Говори за себя, — огрызнулась Саванна. — Мама поделилась со мной секретом, что мы происходим из очень высоких аристократических слоев американского Юга.
— Это точно, — усмехнулся Люк.
— Наверняка я не из деревенщин, — продолжала Саванна, елозя коленками по раскисшей от воды земле. — Мама считает, что я обладаю некоторой утонченностью.
— Ага. — Я засмеялся. — В тебе полным-полно утонченности. Особенно вчера, когда ты спала с Роуз Астер.
— Что? — насторожился Люк.
Саванна недоуменно на меня посмотрела, словно я намекал на анекдот, которого она не знала.
— О чем ты, Том?
— Да вот вспоминаю, как увидел тебя в постели в обнимку с мертвой сестренкой.
— Ничего подобного я не делала, — возмутилась Саванна, пожимая плечами в ответ на немой вопрос потрясенного Люка. — И кому такое взбредет в голову? Я вообще боюсь мертвецов, и особенно мертвых младенцев.
— Саванна, я видел это своими глазами.
— Тебе приснилось, — неуверенно предположил Люк.
— Как такое может присниться? — спросил я. — Саванна, скажи Люку, что это не сон.
— Знаешь, Том, это какой-то кошмар. Не понимаю, о чем ты.
Я уже собирался ей ответить, но тут за шумом дождя послышалось тарахтенье отцовского грузовичка. Мы сразу же склонили головы и принялись истово молиться о новоиспеченном ангеле из клана Винго. Отец остановился за нами. Мы слышали поскрипывание «дворников» по ветровому стеклу. Минуту или две отец молча разглядывал нас, не находя объяснений. Послышался его голос:
— Эй, идиоты, вы никак потеряли последние мозги?
— Мама велела нам молиться за Роуз Астер, — объяснил Люк. — Вот мы и молимся, папа. Сегодня мы ее похоронили.
— Мне придется и вас хоронить под тем же деревом, если вы не уберетесь отсюда. Мало ей мертворожденных младенцев! Она хочет и живых погубить. А ну, поднимайте задницы и живо в дом!
— Мама очень рассердится, если мы вернемся слишком рано, — засомневался я.
— И давно вы купаетесь под дождем?
— Где-то около часа, — отозвался Люк.
— Господи Иисусе, святой Алоизий, — пробормотал отец. — Не слушайте мать, когда она болтает вам о религии. У нее с детства разные завихрения. Тогда она гремучих змей брала в руки — доказывала свою любовь к Богу. Я крестил Роуз Астер, и теперь этой девчонке куда лучше, чем нам. Валите в дом. С вашей матерью я сам разберусь. У нее… врачи это называют депрессией в связи с потерей ребенка. У женщин это бывает. Так что в ближайшие недели будьте с мамой особенно ласковыми. Приносите ей цветы. Делайте все, чтобы она чувствовала вашу заботу.
— Папа, ты привез ей цветы? — поинтересовалась Саванна.
— Почти. Во всяком случае, я думал об этом.
Отец повел грузовик в сарай.
Мокрые, дрожащие, мы встали с колен.
— Какой чудный парень, — заключила Саванна. — У него умерла дочь, а он явился без цветов.
— Во всяком случае, он думал об этом, — подхватил Люк.
Мы побрели в дом, давясь от запретного, бунтарского хохота. То была горькая реакция детей, научившихся мрачному остроумию неудачников, злой юмор подчиненных чужой воле. Этим смехом кончился час молитв за упокой души нашей маленькой сестренки; этот смех поддерживал нас, когда мы шли с маленького кладбища, где лежали упокоившиеся Винго, в родительский дом.
На всех могилках мать сажала розы. Они расцветали пышными, красивыми кустами, забирая всю красоту из щедрых сердец младенцев. Мать называла их «садовыми ангелами»; каждую весну они говорили с нами на своем языке.
В тот вечер мать так и не вышла из спальни, и мы ужинали сэндвичами с арахисовым маслом и повидлом. Соображая нашим детским разумом, чем бы порадовать мать, мы приготовили, как нам казалось, изысканное угощение, нажарив креветок и сварив кукурузные початки. Все это мы составили на поднос и отнесли в спальню вместе с букетом полевых цветов. Но мать продолжала плакать. Она съела немного креветок, а на початки даже не взглянула. Отец сидел в гостиной и листал старые номера «Южного рыбака». Его пальцы сердито переворачивали страницы; время от времени он поглядывал на дверь спальни, где лежала его жена. Глаза отца блестели в электрическом свете. Он был из тех мужчин, кто не способен проявить хоть малейшую нежность. Его эмоции напоминали цепь отвесных гор, скрытых за облаками. Когда я пытался думать о душе отца, пробовал представить нечто важное и значимое для него, я видел лишь нескончаемые ледники.
— Том, — обратился ко мне отец, перехватив мой взгляд. — Отправляйся к матери и скажи, чтобы она прекратила свой дурацкий рев. Это еще не конец света.
— Она страдает по умершему ребенку.
— Я в курсе. Но ее стенания не воскресят этого ребенка. Иди к ней. Дети должны утешать свою мать.
На цыпочках я вошел в родительскую спальню. Мать лежала на спине. Слезы градом катились по ее щекам. Она плакала легко и тихо. Я боялся к ней приблизиться и остановился на пороге, не зная, что делать дальше. Прежде я не видел такого измученного, безутешного лица. В ее глазах были безнадежность и глубочайшее поражение.
— Папа спрашивает, не надо ли тебе чего, — произнес я.
— Я слышала его слова, — сквозь всхлипывания ответила мать. — Подойди ко мне, Том. Ляг рядом.
Я вытянулся на кровати. Мать положила голову мне на плечо и зашлась в рыданиях. Ее ногти впивались в мою руку. Мое лицо стало мокрым от ее слез. Я замер, парализованный этой внезапной и страстной близостью. Мать прижималась ко мне; я чувствовал, как в меня упираются ее груди, все еще полные бесполезного теперь молока. Она целовала меня в шею и губы; расстегнув рубашку, она покрыла поцелуями мою грудь. Я боялся пошевельнуться, но внимательно прислушивался ко всем звукам в гостиной.
— У меня есть только ты, Том, — жарко шептала мне на ухо мать. — И больше никого. Это все только для тебя.
— Мы все твои, мама, — тихо возразил я.
— Нет, ты не понимаешь. У меня нет ничего. Когда выходишь замуж за ничто, ничто и получаешь. Знаешь, как в городе относятся к нам?
— Хорошо. Ты очень многим нравишься. И папу считают отличным ловцом креветок.
