— Хорошо. Я скажу тебе правду. Мы хотели попросить денег на репетитора. Вот и весь наш коварный замысел.
Мама хохотнула и шлепнула мне в тарелку гречневую кашу, которую называла «размазней».
— А шпроты? — вывернулась я к столику возле холодильника.
— Шпроты на Новый год оставила. Нечего сразу все съедать, вчера только заказ получила… Он вас хотя бы покормил?
— Нет. У него продуктов нет.
Про «бабу-сволочь», которая накануне съела все его запасы, я не стала говорить. Зачем, если мать так болезненно относится к присутствию других женщин…
— У него не только продуктов, у него и денег нет. Зря ходили. Дуры.
Меня достало, что весь день нас называли дурами — сначала ЭТОТ, потом родная мама. Зря только гречневую кашу ем. мама говорит, в ней железо и она в мозги идет.
— А на водку есть, да? — обиделась я в принципе.
— Конечно. — как урок объяснила мама. — и на водку, и на преферанс есть. А на тебя никогда не было, поэтому я и вырастила тебя одна и никогда ни копейки у него не просила.
— Но ведь как-то он живет? На что он себе продукты покупает?
— А я ему даю.
Тут я вообще перестала что-либо понимать. У мамы едва хватало средств оплачивать мою музыкальную школу, провиант и одежду. Хорошо, бабушка всегда помогала и добавляла свою пенсию. Но все равно бесконечные ломбарды, займы и другие экономические ловушки для честного советского служащего.
— Ты ему деньги даешь?
— Когда просит — даю. А что делать? Он же не работает, откуда ему взять?
— А почему он не работает? — продолжала удивляться я.
— Не хочет. Говорит, что не желает работать на советскую власть… Отрезать докторской колбасы?
Я жевала любимую докторскую колбасу и думала о том. что, наверное, мама все делает правильно. Раз человек не работает — ему нужно помогать. И раз он мой родственник, значит, его нельзя бросать на произвол судьбы.
Тем же вечером в центре Москвы, в самом любимом доме советской номенклатуры, по адресу: улица Алексея Толстого, дом восемнадцать, мирно ужинала семья Григорьевых.
Таня сидела перед фарфоровой тарелкой, услужливо наполненной домработницей, и неаппетитно ковыряла в ней вилкой.
Напротив нее сидели папа и мама. Отец любовно ухаживал за супругой, подливал белое вино, собственноручно подкладывал сочные кусочки форели, лукаво улыбался.
Жена кокетливо смотрела на супруга и ответно шептала ему что-то на ухо.
«Воркуют. — недоброжелательно думала Таня, наблюдая за родителями. — Меня замуж выпихнули, наплевать им, что я каждый день чувствую. Зато гордятся, что выдали за «своего». Не дали мне подышать свободой. Безразличны к моим чувствам, и что жизнь мою разбили, им тоже начихать. Сидят, милуются, а мне выть хочется с тоски…»
— Что, дорогая, головушка болит? Может, таблеточку подать?
Таню бесило каждое слово мужа: «головушка»… Нельзя сказать голова? А что за плебейское «подать»? Подают прислуга, швейцары, а близкие люди дают. И по-другому никак! Лакей… И душа лакейская…
«Сейчас встану и скажу: я тебя не люблю, жить с тобой невыносимо. Дорогие мои родители! Вы столько сделали для меня, так помогите в последний раз. Отпус-ти-те! Я не умею любить по расчету, я хочу купаться в счастье. Вы же сами любили! В институте встретились и двадцать лет уже не расстаетесь. Как в первый день смотрите друг на друга. За что же мне такое испытание? За железным занавесом не только страна, и я тоже. Отдайте мне мои ошибки, и я вам руки целовать буду».
Но встал и заговорил муж. торжественно сжимая в руке бокал с красным вином, от которого у него неизменно обострялась язва.
— Дорогие тесть и теща! Вы вырастили белую лебедушку, умную, красивую, заботливую. Я благодарен вам за жену и приготовил на Новый год подарок для всей семьи. Жаль, придется выдать секрет раньше времени, но мы с Таней получили новую квартиру и…
— Вот так сюрприз! Танечка! Какая новость! — заворковала мама.
— Ну я-то совсем не рад. — притворно нахмурился отец. — Что же вы бросаете нас?!
— …и мы можем встретить 1986 год уже на новом месте! — закончил муж, почтительно переждав эмоции дражайшей семьи.
Танька выдала улыбку и опрокинула в себя бокал вина. Затушила очаг возгорания. Может, не нужно сейчас расстраивать родителей и недалекого мужа? Пусть радуются своим мещанским достижениям.
Возможно, когда они с мужем переедут, он станет ей менее отвратителен, ведь в этом случае ее глаза каждый день не будет мозолить образцовая пара родителей. Да и сбежать в Баку будет уже проще…
Но утром произошло ужасное…
За ночь Таня настроила себя на позитив и решила воспринимать мужа как ногтевой грибок — нарывает, но ходить можно.
И как назло, на сером депрессивном небе вдруг проглянуло солнце. Да, да, в прямом смысле речь идет о погоде. Появилось солнышко, и небо приобрело нежно-голубой жизнеутверждающий оттенок.
На кухню вошел муж и сел спиной к окну…
Это была его роковая ошибка. Если бы он учился, как и Таня, в литературно-театральной школе и был творческой натурой, предрасположенной к влиянию любого внешнего раздражителя, он никогда бы не сел спиной к окну. Но он просто хотел выпить чаю перед работой и сел напротив любимой супруги.
В его оттопыренные уши нежно «ударило» солнце.
Он смотрел на Таню влюбленными глазами, а его локаторы горели розовато-пастельным цветом с ретушью хрящевых завитушек.
— Я тебя ненавижу. — грустно сообщила Татьяна и опустила глаза.
— Терпи. — невозмутимо ответил муж. — Мы ячейка общества. Семья — важный социальный институт, и мы не имеем права идти на поводу у своих мимолетных желаний или капризов. Я уважаю твое мнение, но считаться с ним не могу. Меня назначили отвечать за тебя, доверили твое будущее. Ты еще молода, и я знал, что будет непросто. Поэтому готов к любым провокациям с твоей стороны, но учти, что я и впредь не собираюсь обращать на них внимание. Если у тебя есть какие-то жалобы относительно меня — обращайся к родителям. Я со своей стороны обеспечиваю тебе все привычные условия жизни. Повторяю, если у тебя есть какие-либо вопросы…
Таня еще ниже опустила голову под гнетом черствых слов.
— Просто я не люблю тебя — вот и весь вопрос. — Так же. как и я, в момент «наезда» Танюха начинала фразу с «просто». — Стараюсь изо всех сил договориться с разумом, но, к сожалению, ты взял в жены не умницу-разумницу. Если б ты только знал, что я вытворяла в школе…
— Как ты заметила, я никогда не задавал тебе вопросов о твоей первой любви. Ты. наверное, на это намекаешь? Но я все равно не пойду у тебя на поводу. Если что-то было, то это несерьезно.
— Ошибаешься. Серьезней не бывает. Потому что это была любовь. — с удовольствием повторила аксиому Татьяна и выдала садистскую улыбку.
