— Действительно, не любит. Должен сказать, что это чувство у нас взаимно.
— Он думает, вы стоите за госпожу Ховарт, да? — Гуд осторожно снял мешковину со скрипкой с полки и стал разворачивать ткань. — Извините за вопрос, но вы взаправду за нее стоите?
— У меня есть некоторые вопросы, касающиеся ее дела.
— Вопросы? — Гуд отложил сверток в сторону. В дымном желтом свете фонаря скрипка отсвечивала матовым маслянистым блеском. — Сар, а ничего, если я спрошу?
— Спрашивай.
— Ну, выходит вроде так, что госпожу Ховарт вот-вот сожгут. Я не слишком ее хорошо знаю, но однажды она взяла ведро и помогла Джинджер его нести, когда Джинджер была тяжела младенцем.
— Не знает он, кто такая Джинджер! — подала голос Мэй. — К чему ты ведешь?
— Джинджер — сестра Мэй, — пояснил Гуд. — Живет напротив, через дорогу. В общем, это был добрый поступок. Вот знаете, чудно мне вот что. — Гуд тронул струну, прислушался и подкрутил колок. — Отчего это из рабов никто ничего не видел. — Он тронул другую струну, прислушался и подкрутил снова. — Нет, только англичане всякое видят. И это тоже как-то чудно.
— Чудно? В каком смысле?
— Да видите, сар, когда это все началось, у нас тут много было языков в Фаунт-Рояле. Немцы были, голландцы. Все напугались и сбежали, но никто из них ничего не слыхал такого, чтобы с госпожой Ховарт. Нет, сар, только англичане. — Гуд тронул третью струну, звучание его удовлетворило. Он посмотрел Мэтью в лицо: — Видите, к чему я клоню, сар? Вопрос у меня: как получается, что Сатана ни по-немецки, ни по-голландски не говорит и нам, черным, тоже ни слова не сказал?
— Не знаю, — ответил Мэтью, но тут было о чем подумать.
— А ведь Сатана все на свете языки знает, — гнул свое Гуд. — Чудно, да и только. — Он закончил настраивать инструмент, взял несколько нот подряд. — Мастур Бидвелл вас не любит, — сказал он, — потому что вы вот такие вопросы задаете. Мастур Бидвелл хочет спалить госпожу Ховарт побыстрее и закончить дело, чтобы спасти Фаунт-Роял от гибели. Извините, что разболтался.
— Ничего, — ответил Мэтью. Он попытался надеть рубашку, но плечи были еще слишком чувствительны. — Я знаю, что у твоего хозяина планы честолюбивые.
— Это да, сар. Слыхал, как он говорил насчет привезти еще черных болото осушать. Трудная это работа. Всякие там ползучие и кусачие твари, аллигаторы да змеи. Так что, видите, работа только для черных. У вас, белых — извините уж за слово, — кишка для того тонка. Я был покрепче когда-то, да теперь уж стар стал.
Снова он сыграл поток нот. Мэй налила в котел воды из ведра и сосредоточила усилия на котле поменьше, кипевшем возле стены очага.
— Не думал я, что доживу увидеть такой мир, как сейчас, — снова тихо заговорил Гуд, рассеянно трогая струны. — Тысяча шестьсот девяносто девять, и скоро век сменится!
— Недолго уже, — поддержала его Мэй. — И мир погибнет в небесном огне.
Гуд улыбнулся:
— То ли да, а то ли нет. Может, погибнет в огне, а может, век чудес наступит.
— В огне, — твердо возразила Мэй. Мэтью подумал, что такое расхождение во мнениях и может быть костью раздора между двумя супругами. — Погибнет в огне и возродится снова. Таково обетование Господне.
— Подождем, — спокойно согласился муж, демонстрируя дипломатический дар. — Подождем.
Мэтью решил, что ему пора идти.
— Еще раз спасибо за помощь. — Он встал. — Мне стало намного…
— О нет, сар, не уходите еще! — настоятельно попросил Гуд. — Сделайте мне одолжение, сар! Я вас сюда привез показать одну вещь, которая вам, может, будет интересна.
Он отложил скрипку и вернулся к полке с деревянными банками. Но не успел взяться за ту, что стояла рядом с мазью, как Мэй воскликнула с тревогой в голосе:
— Ты что это вздумал, Джон Гуд?
— Показать ему. Хочу, чтобы он увидел.
Банка была закрыта крышкой, а не заткнута пробкой, и Гуд эту крышку поднял.
— Нельзя! Их нельзя показывать! — Выражение сморщенного лица Мэй нельзя было назвать иначе как ужасом. — Ты из ума выжил?
— Все в порядке, — ответил Гуд спокойно, но твердо. — Так я решил. — Он посмотрел на Мэтью. — Сар, я верю, что вы — человек достойный. Я давно хотел показать кому-нибудь, но… ну, боялся я. — Он заглянул в банку, потом поднял глаза на Мэтью. — Вы обещаете мне, сар, что никому не скажете, что я вам сейчас покажу?
— Я не знаю, могу ли я дать такое обещание, — сказал Мэтью. — Что это?
— Видишь? Видишь? — Мэй размахивала руками. — Он только и думает, как их украсть!
— Тихо! — прикрикнул Гуд. — Не будет он их красть. А ну успокойся!
— Что бы там ни было, я обещаю это не красть.
Мэтью обращался прямо к Мэй и снова сел на скамью.
— Это он сейчас говорит! — Мэй готова была вот-вот расплакаться.
— Все в порядке! — Гуд положил руку жене на плечо. — Я хочу, чтобы он их увидел, потому что тут есть вопрос, на который нужен ответ, а я думаю, ему надо знать, тем более что его самого обворовали.
Гуд подошел к столу и перевернул банку перед Мэтью. Когда то, что было в банке, выкатилось, у Мэтью захватило дыхание. Перед ним на столе лежали четыре предмета: осколок разбитой голубой чашки, небольшая серебряная ложечка, серебряная монета и…
Мэтью потянулся к четвертому предмету. Поднял его и стал рассматривать.
Это была золотая монета. В центре ее находился крест, разделявший изображения двух львов и двух замков. По краю шли отчетливо различимые буквы: Charles II и Dei Grat.
Сперва Мэтью подумал, что это — монета, украденная из его комнаты, но беглого осмотра хватило, чтобы понять: хотя это действительно испанское золото, но монета другая. Чеканка на этой была в гораздо лучшем состоянии, а на обратной стороне красовалась орнаментированная гравировка литеры «Е» и стертая, хотя различимая, дата: 1675.
Мэтью взял серебряную монету, явно старую и настолько стертую, что почти вся чеканка сошла. И все же можно было уловить очертания букв: Dei Grat.
Он поднял глаза на Гуда, стоявшего рядом.
— Откуда это?
— Из брюха черепах.
— Как?
— Да, сар. — Гуд кивнул. — Из брюха черепах. Ложечка и серебряная монета — из той, что я поймал в прошлом году. Голубой осколок — из той, что я поймал… кажется, месяца два назад.
— А золотая монета?
— В тот первый вечер, когда вы с магистратом приехали, — объяснил Гуд, — мастур Бидвелл мне велел поймать черепаху на ужин. Ну, я и поймал — большую. Вон висит панцирь. А золотая монетка была у нее в брюхе, когда я ее разрезал.
— Хм! — хмыкнул Мэтью. Повертел монету в пальцах. — Ты ловил черепах в источнике?
