Мэтью осторожно коснулся правой руки Вудворда. И тут же отдернул руку, потому что, хотя тело магистрата было горячим, но на ощупь — влажно-восковым, и это Мэтью весьма встревожило. Вудворд тихо застонал во сне, веки его затрепетали, но он не проснулся. Мэтью попятился к двери — кинжал страха все еще колол в животе — и осторожно вышел в коридор.
Спустившись, он направился на звук столового прибора, скребущего по тарелке, и обнаружил Бидвелла за пиршественным столом. Хозяин Фаунт-Рояла расправлялся с завтраком, состоящим из кукурузных хлебцев, жареной картошки и костного мозга.
— А, вот и наш клерк в это прекрасное Божье утро! — провозгласил Бидвелл, набивая себе рот. Он был одет в павлиньей синевы костюм, рубашку с кружевными манжетами, а на голове красовался один из самых его прихотливо расчесанных и завитых париков. Бидвелл запил еду добрым глотком сидра и кивнул на стул, поставленный для Мэтью. — Садись и ешь!
Мэтью принял приглашение. Бидвелл подвинул в его сторону тарелку с кукурузными лепешками. Тарелка с костным мозгом последовала за ней.
— Миссис Неттльз мне сказала, что тебя не было в комнате, когда она стучала. — Бидвелл не переставал есть, когда говорил, и полупрожеванная еда вываливалась на подбородок. — Где ты был?
— Выходил, — ответил Мэтью.
— Выходил, — повторил Бидвелл с язвительной интонацией. — Это я знаю, что ты выходил. Выходил — куда? И что там делал?
— Я вышел, когда увидел, что горит школа. И в дом уже не вернулся.
— А, вот почему у тебя такой бледный вид! — Бидвелл потянулся ножом к куску жареной картошки и собрался уже наколоть его, как вдруг остановился. — Постой-ка! — Он прищурился. — Какими безобразиями ты в этот раз занимался?
— Безобразиями? Мне кажется, вы предполагаете худшее.
— Тебе кажется, а я точно знаю. На этот раз ты в чей сарай залез?
Мэтью посмотрел прямо ему в глаза:
— Разумеется, я вернулся в сарай кузнеца.
Наступило мертвое молчание. Потом Бидвелл захохотал. Нож его опустился и воткнулся в картофелину. Он взял ее с тарелки и остальные обугленные клубни пододвинул к Мэтью.
— Ну, я понимаю, что ты сегодня полон злобы! Но ладно, пусть ты молодой дурак, но не круглый же идиот, чтобы вернуться к Хейзелтону! Ну уж нет! Этот мужик тебя колом бы проткнул!
— Это если бы я был кобылой, — тихо сказал Мэтью, откусывая кусок лепешки.
— Что?
— Я говорил… я говорил, что буду остерегаться Хейзелтона.
— Вот именно. И это самая умная вещь, которую я от тебя слышал! — Бидвелл еще секунду продолжал есть так жадно, будто завтра король объявит любую еду вне закона, потом заговорил снова: — Тебе когда-нибудь в жизни приходилось работать полный день?
— Вы имеете в виду физический труд?
— А какой еще бывает труд для молодого парня? Конечно, физический! Тебе приходилось когда-нибудь потеть, перетаскивая кучу здоровенных ящиков на двадцать футов, потому что гад хозяин тебе сказал, что ты перетащишь, а не то… Тебе приходилось тянуть канат, пока ладони не потекут кровью, мышцы не затрещат и ты не начнешь нюнить, как младенец, но все равно будешь знать, что тянуть надо? Ты когда-нибудь на коленях скреб палубу щеткой, а потом опускался снова на колени и скреб ее заново, потому что гад хозяин на нее плюнул? Как? Приходилось?
— Нет, — ответил Мэтью.
— Ха! — Бидвелл кивнул, ухмыляясь. — А вот мне приходилось. И не раз! И я чертовски этим горд, надо сказать! А знаешь почему? Потому что это сделало меня человеком. А знаешь, кто был этот гад хозяин? Мой папаша. Да, мой родной отец, мир его праху.
Он наколол картофелину на нож с такой силой, будто хотел пробить тарелку и столешницу. Когда Бидвелл стал жевать, зубы его заскрипели жерновами.
— Ваш отец, очевидно, был весьма требовательным.
— Мой отец, — ответил Бидвелл, — поднялся из лондонской грязи, как и я. Первое, что я о нем помню, — это запах реки. И он эти доки и корабли знал как свои пять пальцев. Он начал грузчиком, но у него был дар работы с деревом, и он умел наложить заплату на корпус лучше всех, кто живет и жил на этой земле. Вот так он начал свое дело. Корабль здесь, корабль там. Больше, больше, и вот у него уже был свой сухой док. Да, он был суровым хозяином, но себе тоже спуску не давал, как и другим.
— И вы унаследовали дело от него?
— Унаследовал? — Бидвелл подарил Мэтью презрительным взглядом. — Я от него ничего не унаследовал, кроме нищеты! Отец осматривал корпус корабля перед ремонтными работами — вещь, которую он сотни раз делал, — когда вылетела секция гнилых досок, и он выпал в пробоину. Ему раздробило колени, началась гангрена, и хирург, чтобы спасти ему жизнь, отрезал обе ноги. Мне тогда было девятнадцать, и вдруг мне на шею свалились отец-калека, мать и две младшие сестры, одна из которых была болезненна до истощения. Ну вот, сразу выяснилось, что хозяином отец мой был суровым, но бухгалтером никаким. Записи доходов и долгов были просто ужасны — те, что вообще существовали. А тут налетели кредиторы, решившие, что вся компания будет продана, раз мой отец прикован к постели.
— Но вы ведь ее не продали? — спросил Мэтью.
— Еще как продал. Тому, кто предложил наибольшую цену. У меня не было выбора при таком состоянии бухгалтерии. Отец бушевал, как тигр. Он меня обзывал дураком и слабаком, клялся, что будет меня ненавидеть до гроба и за гробом, что я загубил его дело. — Бидвелл остановился хлебнуть из кружки. — Но я расплатился с кредиторами и закрыл все счета. Я добыл еду нам на стол и лекарства для младшей сестры, и оказалось, что еще осталось. Тут объявилась корабельная плотницкая, которая звала инвесторов, потому что расширялась. Я решил вложить в нее все до последнего шиллинга, чтобы участвовать в принятии решений. Фамилию мою тогда уже знали. Труднее всего было добыть еще денег, чтобы вложить их в дело, и я добыл их, нанимаясь на другие работы, а также малость блефуя за игорными столами. Потом были люди с куриным умишком, от которых надо было избавиться, — людишки, которые слушались только осторожности. Они никогда не осмеливались выиграть из страха проиграть.
Бидвелл жевал костный мозг, глаза его заволокло пеленой.
— К сожалению, фамилия одного из этих людишек красовалась на нашей вывеске. Ему спать не давали дюймы, а я мыслил милями. Он видел плотницкий верстак, а я — стапеля, где строятся корабли. Поэтому — хотя он был на тридцать лет меня старше и создал мастерскую на пустом месте, и поляна принадлежала ему, — я знал, что будущее за мной. Я предложил такой бизнес, который он бы никогда не одобрил. Я составил прогнозы прибылей и затрат, до последнего бревна и последнего гвоздя, и представил их на собрание всех пайщиков. И задал им вопрос: хотят они под моим руководством рискнуть ради великого будущего или так и будут бултыхаться по болотистой тропке под руководством мистера Келлингсворта? Двое проголосовали за то, чтобы выбросить меня за дверь. Остальные четверо — включая мастера-чертежника — решили взяться за новую работу.
