Во время сортировки умирающих отделяли от тех, кто нуждался в срочной помощи, и тех, кто мог подождать. Умирающим давали таблетки морфия, чтобы не тратить на них время. Отделить вторых от третьих было сложнее. Уличные бомбы, обычно начиненные гвоздями или шариками, могут рассечь брюшную полость в пятидесяти метрах от взрыва. Ударная волна способна разорвать желудок. «У меня что-то с желудком», — говорила женщина, боясь, что в нее попал осколок, тогда как на самом деле желудок сместился под действием сжатого воздуха.
Все, кто пережил взрыв бомбы в общественных местах, испытывали эмоциональное потрясение. Еще месяцы спустя пациенты приходили в отделение, жалуясь, что по-прежнему боятся умереть. Для тех, кто оказался на периферии взрыва, шрапнель и осколки, пролетевшие сквозь их тела, чудом не задев жизненно важных органов, не представляли опасности — взрыв накалял шрапнель и делал ее стерильной. Главную опасность представлял эмоциональный шок. Прибавьте к этому глухоту или частичную потерю слуха, в зависимости от того, куда была повернута голова во время взрыва. Восстановление барабанной перепонки могли себе позволить немногие.
В эти трудные дни практиканты выполняли работу хирургов-ортопедов. Дороги к крупным медицинским центрам нередко перекрывались из-за мин, а вертолеты не летали в темноте. Поэтому стажерам приходилось сталкиваться со всеми видами травм, всеми видами ожогов. В стране было всего четыре нейрохирурга: два в Коломбо, один в Канди и один в частном секторе — но несколько лет назад его похитили.
Тем временем далеко на юге возникли другие проблемы. Повстанцы проникли в больницу на Уорд-плейс в Коломбо и убили доктора и двух его ассистентов. Они пришли за одним из пациентов. «Где такой-то?» — спросили они. «Не знаю». Они перевернули все вверх дном. Найдя того, кого искали, они вынули длинные ножи и изрубили его на куски. Потом они стали угрожать сестрам и требовать, чтобы те не выходили на работу. На следующий день сестры вернулись. В домашних халатах и тапочках вместо формы. На крыше больницы сидели снайперы. Повсюду были осведомители. Но больница на Уорд-плейс не закрылась.
Подобные происшествия в базовых больницах случались редко. Гамини и его помощники, Касан и Моника, иногда даже ухитрялись немного поспать в ординаторской. В половине случаев они не могли уйти домой из-за комендантского часа. Так или иначе, Гамини не мог уснуть. Он все еще находился под действием таблеток, которые недавно начал принимать. Адреналин еще бурлил в его крови, а моторные ощущения притупились, поэтому он вышел из здания больницы в темноту под деревьями. Там курили несколько человек, родственники раненых. Ему не хотелось ни с кем общаться, только кровь стремительно мчалась по жилам. Он вернулся назад, взял книгу в бумажной обложке и начал читать с первой же открывшейся страницы, как будто речь шла о жизни на другой планете. В конце концов он снова отправился в детскую палату, чтобы найти кровать, на которой будет чувствовать себя чужим и в большей безопасности. Кое-кто из матерей посмотрит на него с подозрением, готовясь защитить своего ребенка от незнакомого мужчины, но потом признает в нем доктора, приходившего сюда два года назад, — доктора, который никогда не мог уснуть, а теперь, устроившись на голом матрасе, лежит неподвижно на спине, пока его голова не склонится влево, туда, откуда льется синий свет.
Когда он уснул, дежурная сестра расшнуровала и сняла с него ботинки. Он громко храпел, и иногда его храп будил детей.
Тогда ему было тридцать четыре. Все могло бы оказаться хуже. В тридцать шесть он работал в больнице скорой помощи в Коломбо. Ее называли больницей огнестрельных ранений. Но он вспоминал детское отделение в больнице Северо-Центральной провинции, синий свет над желтушными детьми, который почему-то вселял в него спокойствие, его особую частоту от 470 до 490 нанометров, всю ночь разлагавшую желтый пигмент. Он вспоминал книги, четыре авторитетных медицинских текста и романы, которые так и не дочитал до конца, хотя часами держал их в руках, сидя в плетеном кресле, пытаясь отдохнуть, напрасно пытаясь обнаружить хоть какой-то человеческий порядок, но его поглощала тьма, глаза всматривались в страницы, тогда как мозг смотрел мимо них, пытаясь пробиться к истине того времени.
В час ночи Сарат с Анил, проехав по серым безлюдным улицам Коломбо, добрались до центра города. Когда они остановились у больницы скорой помощи, Анил спросила:
— Это ничего, что мы привезли его сюда в таком виде?
— Не волнуйтесь. Мы отведем его к моему брату. Если нам повезет, мы найдем его где-нибудь в отделении.
— У вас здесь работает брат?
Сарат поставил машину и несколько секунд не двигался:
— Боже, как я устал.
— Может, вы останетесь в машине и поспите? А с ним пойду я.
— Со мной все в порядке. Лучше я поговорю с братом сам. Если он здесь.
Они разбудили спавшего Гунесену и, поддерживая его с двух сторон, отвели в здание. Сарат переговорил с кем-то у стойки, и они втроем уселись и стали ждать, Гунесена со сложенными на коленях руками, как боксер. В приемном отделении все было как днем, работа не прекращалась, хотя все двигались неторопливо и спокойно. К ним подошел человек в полосатой рубашке и заговорил с Саратом.
— Это Анил.
Человек в полосатой рубашке кивнул.
— Мой брат Гамини.
— Очень приятно, — равнодушно произнесла она.
— Это мой младший брат. Он врач.
Он и Сарат не дотронулись друг до друга, даже не пожали рук.
— Пошли… — Гамини помог Гунесене встать, и они вместе зашли за ним в маленькую комнату.
Гамини откупорил какую-то бутылку и начал смазывать ладони Гунесены. Анил заметила, что он без перчаток, даже без халата. Как будто явился сюда из-за карточного стола. Потом он ввел обезболивающее.
— Он мне не говорил, что у него есть брат, — сказала Анил, нарушив молчание.
— О, мы не слишком часто видимся. Знаете, я тоже о нем не рассказываю. Каждый идет своим путем.
— Но он знал, что вы здесь и в какой вы смене.
Наверно, да.
Они оба намеренно исключали Сарата из своей беседы.
— Давно вы с ним работаете? — Теперь вопрос задал Гамини.
— Три недели, — ответила она.
— Твои руки… больше не дрожат, — проговорил Сарат. — Ты вылечился?
— Да. — Гамини повернулся к Анил. — Это семейная тайна.
Сделав обезболивание, он вытащил из рук Гунесены гвозди. Потом промыл их беталимой, темно-красной пенистой жидкостью, которую выдавил из пластиковой бутылки. Он проделал это очень нежно, и это почему — то удивило ее. Открыв ящик, он вытащил еще один одноразовый шприц, чтобы сделать укол от столбняка.
— Ты должен больнице два шприца, — пробормотал он, обращаясь к Сарату. — Здесь на углу есть магазин. Купи их, пока я его зарегистрирую. — Он вывел Анил с Саратом из комнаты, оставив пациента одного. — Сейчас у нас нет свободных коек для травм такой тяжести. Знаете, в наши дни даже распятие не самое тяжкое преступление… Если вы не можете взять его к себе, я найду кого-нибудь присмотреть за ним, пока он будет спать в приемном покое, — то есть, я все улажу.
