И все же, будь я тогда врачом, я наложил бы тебе швы лучше доктора Пьяшо. С тех пор прошло тридцать лет, Сарат. День на исходе, все ушли домой, кроме меня, твоего наименее любимого родственника. Того, с кем ты никогда не мог расслабиться, не чувствовал себя уверенно. С твоей бедной тенью.
Он склонился над телом, перевязывая раны, и горизонтальные предвечерние лучи освещали их, ведущих долгий разговор.
Есть разные виды любви-сострадания. Гамини вспоминает чувственную любовь, свидетелем которой однажды стал. Мужчина и женщина, мужчина кончал, а женщина гладила его по спине, и на ее лице отражалось признание его телесного преображения. То были Сарат и жена Сарата. Она подняла на него глаза, в его исступлении, а ее рука продолжала поглаживать лежавшее в ее объятиях тело.
Есть и другие примеры такой любви. Такова история Савитри,
[24]
вырвавшей мужа из рук Смерти. На удивительных иллюстрациях к этому мифу мы видим, как она заключает его в объятия, — ее лицо излучает радость, тогда как его запрокинутое лицо отражает пугающий процесс преображения, возвращения к любви и жизни. В этот миг он тоже пребывает в сфере действия такой любви.
Он расстегнул рубашку на брате так, что обнажилась грудь. Мягкая грудь. Не жесткая, звериная, как у него. Щедрая грудь Ганеши. Азиатский живот. Грудь человека, разгуливающего в саронге по саду или по веранде с газетой и чашкой чая в руках. Сарат всегда чуждался насилия, как будто в его душе никогда не бушевали войны. Это выводило из себя окружавших его людей. Если Гамини был Мышонком, то его брат — Медведем.
Гамини прижал свою теплую руку к его застывшему лицу. Он никогда не тревожился о судьбе своего единственного брата, всегда полагая, что роковая развязка грозит, скорее, ему. Возможно, каждый из них думал, что в одиночестве сгинет в темноте, которую они создали вокруг себя. Их женитьба, их карьера на границе гражданской войны, между правительством, террористами и повстанцами. В их отношениях никогда не брезжил свет в конце туннеля. Вместо того они искали и находили свои суверенные владения. Сарат на залитых солнцем полях искал астрологические камни, Гамини пребывал в средневековом мире неотложной помощи. Каждый из них чувствовал себя легче, свободнее, когда не думал о другом. По существу, они были слишком похожи и не могли дать ничего один другому. Каждый не желал демонстрировать свою неуверенность и страх, с другими людьми они проявляли только силу и гнев. Женщина Анил сказала той ночью в Галле-Фейс-Грин: «Я не могу судить о человеке по его силе. Она ничего не проявляет. Я могу судить о человеке по его слабости».
Грудь Сарата сказала обо всем. Именно против этого восставал Гамини. Но сейчас на каталке лежало беззащитное тело. Без прикрас. Без контраргументов, без мнений, с которыми Гамини не желал считаться. На его груди была отметина вроде раны от копья. Маленькое, неглубокое отверстие в груди. Гамини промыл ее и перебинтовал.
Он видел погибших с вырванными зубами, отрезанными носами, выжженными кислотой глазами, проткнутыми ушами. Когда он бежал по больничному коридоpy, он больше всего боялся увидеть лицо своего брата. В некоторых случаях их привлекало именно лицо. В своем омерзительном ремесле они научились интуитивно распознавать тщеславие. Но лицо Сарата осталось нетронутым.
Рукава рубашки, которую надели на Сарата, были непомерно длинны. Гамини знал почему. Он разрезал их от плеча до запястья. Руки в нескольких местах ниже локтя были сломаны.
Стемнело. Казалось, комнату заполнила серая вода. Он подошел к дверям, коснулся выключателя, и загорелись семь центральных ламп. Он вернулся назад и сел рядом с братом.
Он неподвижно просидел там еще час, пока в больницу не стали поступать жертвы взрыва, случившегося где-то в городе.
Президент Катугала, в белом хлопковом костюме, казался старым, совсем не таким, как на развешенных по городу гигантских плакатах, прославлявших и восхвалявших его много лет. При взгляде на этого живого человека, на худое лицо под редеющими седыми волосами, вы начинали испытывать к нему сочувствие, независимо от того, что он сделал. Он казался слабым и испуганным. В последние дни им овладело беспокойство, как будто его посещали дурные предчувствия, как будто был запущен некий механизм, над которым он был не властен. Но сегодня отмечался Национальный день героев. И каждый год в Национальный день героев Серебряный президент выходил к народу. Пропустить политический митинг он не мог.
Неделей раньше он получил предупреждение от полицейских и армейских сил особого назначения: не выходить к толпе. И он на самом деле обещал не делать этого. Но около половины четвертого поступило известие о том, что президент неожиданно вышел пообщаться с народом. Глава особого подразделения и еще несколько человек, запрыгнув в джип, помчались за ним. Они отыскали его довольно быстро на запруженных народом улицах Коломбо, но только они к нему подъехали и остановились рядом, как раздался взрыв.
Катугала был в свободной куртке с длинными рукавами, саронге и сандалиях. На левом запястье часы. Остановившись на Липтон-серкус, он произнес со своего пуленепробиваемого автомобиля короткую речь.
Р. был в джинсовых шортах и свободной рубашке. Под ними был спрятан пояс со взрывчаткой, две батарейки «Дюрасел» и два синих выключателя — один для левой руки, другой для правой, — соединенные проводами со взрывчаткой. Первый выключатель приводил устройство в боевую готовность. Он мог оставаться включенным столько времени, сколько хотелось террористу. Второй выключатель приводил бомбу в действие. Для взрыва требовались оба выключателя. Можно было в любой момент повернуть второй выключатель. Или вернуть в первоначальное положение первый. Этим снаряжение Р. не ограничивалось. Выше джинсовых шорт располагался пакет с динамитом, крепившийся к телу четырьмя лентами липучки; помимо динамита, Р. нес на себе тяжелый груз тысяч металлических шариков.
Закончив выступление на Липтон-серкус, Катугала направился в своем пуленепробиваемом «рейнджровере» на многолюдный митинг в Галле-Фейс-Грин. Год назад предсказатель сказал: «Он кончит свои дни, как тарелка, упавшая на пол». Теперь Катугала ехал по дороге с двусторонним движением. Но он продолжал выходить из машины и приветствовать толпу. Р. пробрался сквозь беспорядочное скопление людей на велосипеде — или, возможно, шел пешком, толкая велосипед перед собой. Так или иначе, теперь Катугала был в гуще народа, он вновь остановился, потому что заметил процессию своих сторонников, которые, размахивая плакатами, выходили на трассу с боковой улицы. И он решил направить их в нужную сторону. А собиравшийся убить его Р., которому удалось проникнуть в дальний круг приближенных президента, так что те хорошо его знали, — Р. медленно приближался к нему, то ли верхом на велосипеде, то ли катя его перед собой.
