На набережной, на том спуске, куда выходит бабушкина улица, поставили новый памятник Поэту-песеннику. Красивый памятник в человеческий рост и без цоколя. Поэт облокотился о парапет, спиной к Волге, смотрит на город. С ним удобно фотографироваться, встав рядом, наверняка все так и поступают. Мне жалко, что привычный вид набережной изменился.
Мы разглядывали памятник, фотографировались и ели свои огурцы, а дедок, сидящий прямо на плитах набережной, разглядывал нас. С хитроватой ухмылкой, так положено разговаривать с туристами, он поинтересовался, что, мол, нравится? Но ответом не слишком озаботился, принялся напевно ворчать сам.
– Ну что это за памятник? Вот Пушкин, поэт, ты попробуй с Пушкиным снимись, до Пушкина не дотянешься. А у этого недавно баба снималась, забралась ему на плечи, юбка задралась – ну что за памятник? Ленин, хоть в шапке, так ты эту шапку пойди сними! – и махнул загорелой темной рукой.
Ленин на Крестовой действительно в меховой шапке, в добротном пальто с меховым же воротником, вылитый купец. Купеческий город, бывшая столица хлебной торговли. Но хлебная биржа – одно из самых чудесных городских зданий, превратилась в больницу Пирогова, "Пироговскую клинику", а сейчас туда переехал историко-архитектурный и художественный музей с моей ненаглядной лисицей. Мне не придумать маршрут, я не знаю городских легенд. Что со всем этим делать? Что делают с любовью, всегда немножечко детской?
– Что ты привязалась к этому чучелу?
Он уже доел огурец и лениво рассматривает беленькую беседку на том берегу Волги. Это любимая беседка, я любила ее, еще глядя из коляски, а он позволяет себе глядеть так, лениво. Что я могу, я, всегда сперва женщина, а потом уже коллега, что, кроме "дамских штучек"?
– Это длинная история. Стр-р-ашно трогательная.
– У нас есть время. Все равно смотреть здесь, как выяснилось, нечего.
Нечего ему смотреть! Все они такие. Сперва козлы, а потом уже коллеги. Я ему беседку, я ему мозаику на хлебной бирже, я ему Корякинский сад, а смотреть, видишь ли, нечего. Ладно.
– Ладно. Но я не люблю рассказывать эту историю. До сих пор не понимаю, что случилось, не брать же в расчет очевидные объяснения. Я приезжала сюда летом на каникулы. Бродила по городу, сидела на набережной, изредка на городском пляже. Как-то раз, как раз там, где сейчас новый памятник, я познакомилась с мальчиком. Он ловил рыбу, здесь все ловят рыбу, уже не первый век, как следует из названия города. Мальчик ловил мелких плотвичек, уклеек, ершей и складывал в жестяное зеленое ведерко. Рыбки безнадежно тыкались прозрачными носами в гладкие стенки, но тогда ведь еще никого было не жалко. На другой день новый приятель принес удочку для меня. А когда начались дожди и в кинотеатре "Центральном" шел фильм совсем уж неинтересный, мы отправились в музей. "Эту лисицу мой отец сделал, – шепотом сказал мальчишка. – Что, не веришь?" И мы отправились в мастерскую, где изготовляли чучела. Влезли через окно, отец не разрешал водить сюда посторонних. На стене висела огромная морда зверского кабана, стол уставлен пестрыми птицами, на полках изгибали спины рассерженные куницы. Пахло формалином и еще чем-то очень неприятным. "Хочешь, подарю что-нибудь?". Я не захотела, куда бы я дела чучело с таким запахом, лучше пушистая игрушка. "Ты здесь живешь?" – спросила я, но Игорь, мальчика звали Игорем, не ответил. Через год, в мой следующий приезд, мы не встречались, я напрасно бегала на набережную первые две недели. А мастерскую сама бы не нашла ни за что, он вел меня дворами и пустырями, поросшими седой лебедой. Но приехали двоюродные братья и сестры, у меня появилась компания – зачем искать прошлогоднего знакомца. Увиделись мы через несколько лет, я уже училась в институте. Увиделись и сразу узнали друг друга. Я предложила посидеть на набережной, неизвестно, есть ли у давнего дружка деньги на мороженицу. Игорь согласился, но после набережной повел меня в кафе, где заказывал пирожки с яблочным повидлом, пирожные, шампанское и что-то еще, чего мы все равно не ели. Мы еще на набережной бесповоротно влюбились. Если я правильно помню и не влюбилась сама, единолично. Мы ездили в Углич, и Углич был гораздо больше, чем сейчас. Игорь возил меня на такси – что по тем временам казалось верхом роскоши – купаться к водохранилищу, мы обедали в ресторанах, выбирали мне серьги с яшмой и углические часы и лаковые шкатулки. "Откуда у тебя такие деньги?" – я спохватилась, когда сообразила, что придется объяснять дома и часы, и серьги. Поздние возвращения объяснять не требовалось, Игорь доставлял меня домой к девяти вечера и исчезал, не заходя в наш дворик. "Работа такая, я ведь не только учусь, как некоторые". Я уже знала, что он учится в Московском университете, мы заранее обменялись адресами, чтобы не потеряться, и он дал адрес общежития университета. Естественно, его там не оказалось, мое письмо вернулось через два месяца с пометкой "адресат не значится". А на прощанье он подарил мне чучело лисицы – заочно. "Мастерская сгорела, не ищи. И отец там погиб, сгорел". Я постеснялась расспрашивать дальше. Мы расставались ненадолго. Через месяц Игорь собирался наведаться в Питер по делам, а еще мы должны были подать заявление в загс, "двух лисиц одним ударом". До подачи заявления знакомиться с моими родными он отказался.
Той осенью я не плакала. Не знала, когда начинать: когда он не приехал? Когда мое письмо вернулось? Тогда-то и начала пописывать первые стишки, чтобы выйти из оцепенения. Мне казалось, стихи способны выстроить мостик в реальный мир. У меня же ничего не было, кроме моих снов. Чучело лисицы.
– Ты слишком доверчива, – хмыкнул мой спутник. Теперь он смотрел на беленькую беседку с досадой. – Тебе же втюхивать что-нибудь одно удовольствие. Вчера на базаре тебе баба гнилую дыню подсунула, ты же видела, видела, да? И этот твой козел Игорь – да вор обыкновенный, шестерка мелкая. Тьфу. Врал он про отца и мастерскую, – объяснил мой спутник, у которого у самого было сильно развито чувство нелинейной реальности. Я с хорошей долей вероятности предположила, что его скрытое сочувствие выльется в открытый внеочередной поход на рынок. Мы выбирались на рынок по очереди. Неужели ошиблась, как обычно?
– Я не встретила его ни через год, ни через два. Но одним летом, приехав сюда ненадолго, на неделю, шла по набережной довольно поздно, уже стемнело. В то время в девять вечера улицы пустели, а фонари горели через два на третий. За мной плелся пожилой мужик бомжеватого вида, стало страшно. Еще страшней, когда сообразила, что уже видела его сегодня неоднократно. Словно он преследовал меня целенаправленно. Я побежала, мужик тоже, но ему мешала хромота. На проспекте бродили люди, горели все фонари, торжествовала цивилизации. Я остановилась на углу у аптеки, почему-то аптеки всегда на углу, и решила рассмотреть навязавшегося провожатого. Выглядел он на все пятьдесят лет вместо двадцати пяти. "Игорь!" – "Вы меня?" – "Ты… Вы Игорь?" – "Простите, не припомню". "Ты ходишь за мной целый день!" – "Вы ошиблись, дамочка!" Всю неделю он сопровождал меня, как тень, на два шага сзади. Но в музей, вовнутрь, не пошел, да его бы и не пустили в грязном ватнике.
– А что я тебе говорил! Правильно, загремел в тюрьму, вышел оттуда уже вот таким. Зона, она знаешь, что с человеком делает, – доверчиво поделился мой спутник, за всю свою многообразную жизнь так ни разу и не посидевший. – Но с музеем я тебя теперь понимаю. Да вообще ничего городок, симпатичный.
