— Моим начальником был мужчина… Он хорошо ко мне относился… Он был старше меня, намного… А через некоторое время предложил выйти за него замуж…
Она рассказывала все это, словно я был ее другом детства, с которым она не виделась лет десять и теперь случайно столкнулась на улице. Она почти оправдывалась…
— Но вам по душе супружеская жизнь?
Она пожала плечами, как будто я произнес бессмыслицу. Каждую секунду я ждал, что она скажет: «Но, помилуй, ты же меня так хорошо знаешь…»
Должно быть, мне следовало познакомиться с нею еще в прошлой жизни.
— Он постоянно говорил, что желает мне добра… Это правда… Он желает… И он немного похож на моего отца.
Мне показалось, что она ждет от меня совета. Вряд ли она часто кому-то рассказывала о себе.
— А он не ходит с вами на собрания?
— Нет, у него нет времени.
С де Вером ее познакомил один из приятелей мужа. Привел его к ним в гости, в Нейи. Она рассказывала мне все эти подробности и хмурила брови, словно боялась забыть даже самую незначительную деталь.
Мы дошли до конца аллеи и стали напротив статуи Свободы. Справа от нас белела скамейка. Не помню, кто из нас первым предложил присесть. Возможно, что эта идея пришла нам в голову одновременно. Я спросил ее, не пора ли возвращаться домой. Третий или четвертый раз она приходила на собрание к Ги де Веру, и каждый раз после этого она в одиннадцать вечера спускалась по ступеням станции «Камброн». И стоило ей подумать о возвращении в Нейи, как ее охватывало чувство, похожее на уныние. И никакого выбора — одна и та же ветка метро, пересадка у Звезды, потом до станции «Саблон»…
Я почувствовал прикосновение ее плеча. После того самого обеда в Нейи Ги де Вер пригласил ее на свою лекцию в небольшой клуб неподалеку от «Одеона». Обсуждались две темы: «Темный полдень» и «Зеленый свет». Потом, выйдя из зала, она бездумно пошла куда глаза глядят. И увидела этот самый «зеленый свет», прозрачный и ясный, о котором говорил Ги де Вер. Было часов пять вечера. Бульвар оказался весьма оживленным. Она двигалась навстречу спешащим людям, ее задевали, толкали, пихали локтями… Потом она вышла на тихую улочку, что вела к Люксембургскому саду. Не доходя до сада, она наткнулась на кафе в угловом доме. Оно называлось «Конде».
— Был когда-нибудь в «Конде»?
Я и не заметил, как она перешла со мной на «ты». Нет, я не был там ни разу. По правде говоря, мне не очень нравился Школьный квартал. Он напоминал мне детство, лицей, откуда меня вышибли, университетскую столовку, куда я ходил с просроненной студенческой картой. Я подыхал с голоду..
С тех пор она нашла себе приют в «Конде», где быстро перезнакомилась со всеми его завсегдатаями. Ближе всего она сошлась с двумя: с неким Морисом-Рафаэлем и с Артюром Адамовым. Знаю ли я кого-нибудь? Да. Адамова. Я много раз видел его неподалеку от Сен-Жульен-ле-Повр. Беспокойный, я бы даже сказал испуганный, взгляд. Сандалии на босу ногу.
Она не читала его книг. Он несколько раз просил проводить его из «Конде» до отеля, поскольку боялся ходить ночью один.
В «Конде» ей дали прозвище. Настоящее ее имя было Жаклин, но теперь ее звали Луки. Конечно, если я хочу, она познакомит меня с Адамовым, да и с другими тоже. Даже с Джимми Кэмпбеллом, английским певцом. И еще с Али Шерифом из Туниса… Как-нибудь встретимся в «Конде» днем… Иногда она приходила туда и по вечерам, когда муж задерживался на работе. Часто он приходил очень поздно…
Она посмотрела на меня и после минутного колебания призналась, что с каждым разом ей все труднее и труднее возвращаться домой, к мужу, в Нейи. Лицо ее сделалось озабоченным, и больше она не произнесла ни слова.
Потом мы ехали на последнем поезде. Мы были одни в вагоне. Пересаживаясь у Звезды, она дала мне номер телефона.
И сегодня на улице мне случается слышать по вечерам голос, который зовет меня по имени. Тягучий, с хрипотцой — и я сразу узнаю: это Луки. Я оборачиваюсь, но никого не вижу. Я слышу этот голос не только по вечерам, но иногда и летним днем. Знаете, летом бывают такие дни, когда не сразу вспомнишь, в каком году ты живешь… Все повторяется. Одинаковые дни, ночи, места, встречи. «Вечное возвращение».
Часто я слышу ее голос во сне. Все происходит точь-в-точь как наяву — и, проснувшись, я долго не могу прийти в себя от удивления. Как-то мне приснилось, что я выскальзываю из дома Ги де Вера в то же самое время, как мы вышли вместе с Луки в тот первый день нашего знакомства. Я глянул на часы — одиннадцать вечера. Одно из окон первого этажа было увито плющом. Я отворил калитку, добрался до площади Камброн и двинулся в сторону надземки. Тут-то и раздался голос Луки. Она позвала: «Ролан!» Два раза… Голос звучал иронично. Это она подсмеивалась над моим именем, именем, которое на самом деле таковым и не было. Я выбрал себе такое простоты ради; это имя годилось везде и могло сойти в случае чего и за фамилию. Практичное имя. И, конечно же, вполне французское. Мое настоящее имя звучало весьма экзотично. А в то время я старался не привлекать внимания к своей персоне. «Ролан!..» — крикнула она. Я обернулся. Никого. Я стоял посреди площади, как тогда, в первый раз, когда мы не знали, что сказать друг другу.
Проснувшись, я решил отправиться к тому дому, старому дому Ги де Вера, и посмотреть, действительно ли есть там плющ. Я доехал до Камброн на метро. По этой ветке Луки всегда возвращалась к мужу в Нейи. Я провожал ее. Часто мы выходили на станции «Аржантин», недалеко от отеля, в котором жил я. И каждый раз она хотела остаться… но делала над собою последнее усилие и возвращалась в Нейи… Тем не менее настал момент, когда она осталась…
Шагая по площади Камброн, я испытывал странное ощущение, потому что от Ги де Вера мы добирались сюда всегда поздно ночью. Я толкнул калитку и сказал сам себе, что бесполезно искать здесь кого-либо… В Париже больше нет книжного магазина «Вега», нет Ги де Вера, нет Луки. Но окно первого этажа действительно было увито плющом, совсем как во сне. Я растерялся. А действительно ли то был сон? Мгновение я стоял под тем окном, недвижимый. Я надеялся услышать голос Луки, я ждал, что она позовет меня снова. Но нет. Никого. Тишина. Однако у меня вовсе не возникло такого впечатления, что с поры Ги де Вера прошел большой срок. Наоборот, мне казалось, что время застыло навечно.
Я припомнил один текст, который настучал одним пальцем, еще когда знал Луки. Я назвал его «Нейтральные зоны». Существуют в Париже такие «переходные» места, «no man’s land»
[4]
, где все существует как бы на грани бытия, не имеет постоянных форм или даже пребывает в незавершенном состоянии, но при этом обладает устойчивостью. Я мог бы назвать такие места «вольными зонами», но определение «нейтральные» мне показалось более точным. Как-то в «Конде» я спросил об этом Мориса-Рафаэля — он же был писателем. Тот пожал плечами и смерил меня насмешливым взглядом: «Вам лучше знать, дружище… Я не очень хорошо понимаю… Пусть будут нейтральные — какой смысл спорить?»
