Чтобы выправить курс, Мур оглянулся на остров, мимо которого только что проплыл. Волнорезы, обложенные по бокам старыми покрышками; скопления рыбацких лачуг; деревня с ее ослепительно яркими в белом солнечном свете огненно-красными, оранжевыми, бледно-голубыми, синими, коричневыми и светло-зелеными домиками и лавчонками. Он поглядел в конец Хай-стрит: обернувшись за деревенской околицей ухабистой, засыпанной гравием дорогой, улица вела к маленькому темно-синему зданию с белой двускатной крышей и выкрашенными белой краской чугунными балкончиками, выходящими на гавань. Это была его гостиница «Индиго инн». Мур купил ее три года назад у старика, возвращавшегося в Штаты. Последние несколько дней Мур и Маркус, разнорабочий, занимались тем, что заменяли разбитые оконные стекла, расколотые планки перил на веранде, ставни, унесенные в море мощными порывами ветра во время недавнего урагана. Неблагодарная работа – все это уже не раз бывало и еще не раз будет испорчено, поломано, разбито. На островах безраздельно хозяйничало разрушение.
Мур отвернул от острова и двинулся к глубокой воде, внимательно изучая поверхность океана. За последние день-два основную массу обломков прибило к берегу, и все, что еще годилось в дело, прибрали местные жители. Сентябрь был самым страшным месяцем в сезоне осенних бурь: ураганы в это время лютовали как никогда. Последний принесло откуда-то с востока; он нагрянул почти без предупреждения, если не считать вдруг зловеще пожелтевшего неба. Обрушившись сперва на гавань и швыряя лодки прямо на пирс, он разнес в щепы несколько рыбачьих хибарок и с пронзительным воем ворвался в деревню, с корнем вырывая из земли пальмы и кусты, затем исполнил удивительный танец вокруг хижин Карибвиля в самой северной точке острова и вновь устремился к морю. Немногочисленные любительские приемники – единственные средства связи на острове – вышли из строя из-за мощных помех. Просто чудо, что все обошлось малой кровью: несколько переломов да рваных ран, которыми занимались теперь в клинике доктора Максвелла.
Под кормой ялика темнело море. За плечом Мура вставала приземистая каменная башня маяка Кариб-Пойнт. С тех пор, как рядом стал разрастаться поселок, маяк начал ветшать и превратился почти в развалины, но в бурные штормовые ночи эта приметная точка на местности по-прежнему помогала торговым и грузовым судам выходить из пролива. Мур на несколько градусов изменил курс, и вскоре маяк, как и следовало, оказался за его левым плечом, а верфь – за правым. Он выключил мотор, наклонился и бросил за борт легкий якорь. Загремела ручная лебедка, разматывая веревку. Когда веревка замерла, Мур понял, что не ошибся; он был сейчас на самом краю Бездны, в пятидесяти футах от дна, и именно здесь оно неожиданно обрывалось в бесконечность.
Мур перебрался на корму, где лежали акваланг и баллон с воздухом, уселся, почти убаюканный медленным покачиванием ялика на волнах, скинул плетеные сандалии и снял защитно-зеленые штаны. Под ними были темно-синие плавки. Мур натянул хлопчатобумажную футболку, чтобы ремни не слишком натирали плечи, повернулся к снаряжению, надел на спину баллон с воздухом и тщательно проверил, надежно ли затянуты ремни. И оглядел район Бездны.
Он смутно различил вдали темнеющие массивы суши – Чоклет– Хоул, Сэнди-Ки, Старфиш-Ки. Они были намного меньше Кокины – длинные отмели жарких пляжей, окаймленных зарослями пальм, и только на одном из трех ближайших клочков суши, Чоклет-Хоул, была деревня, крохотный поселок, в котором насчитывалось всего пятьдесят человек, занимавшихся ловлей и продажей зеленых морских черепах огромным промысловым судам, закупавшим местную островную продукцию. Здесь, на морском просторе, дул довольно сильный теплый бриз. Подставив ему лицо, Мур обшаривал взглядом огромное пространство лиловой воды над великими глубинами.
Лишь немногие рыбаки заплывали сюда: обычно все старались держаться поближе к Кокине или ловили щук и альбатросов на отмелях чуть южнее этого места. В Бездне живут призраки, утверждали суеверные старики-островитяне. Многие божились, что видели там странные вещи. Там, в самом сердце Бездны, покоилось то, что их так пугало, – призрак огромного торгового судна, пылающий неземным изумрудным пламенем. У его бортов шипела вода, в предрассветных сумерках разносились стоны погибшей команды. Мур скептически относился к подобным вещам, однако порой ему казалось, что это не только досужие разговоры, порожденные действием скверного рома или пива «Ред страйп». Достаточно было заглянуть говорившим в глаза, чтобы поверить.
Но сейчас, в светлый ясный полдень, под жарким синим шатром бескрайнего неба ему не верилось в привидения. По крайней мере в те, что не плавали на поверхности.
Посмотрев на свое отражение в воде, Мур вдруг увидел глаза своего отца – искрящиеся умом и осторожностью, синие, как карибские глубины. По дороге на острова из Европы он стал отращивать бороду, и с корабля на кокинский берег сошел поджарый мускулистый брюнет с курчавыми волосами до плеч, бородатый и загорелый. В ноябре Муру исполнилось тридцать четыре года, но никто из водивших с ним знакомство в Балтиморе, где Дэвид родился и вырос, теперь не узнал бы его, разве что по глазам: Мур помолодел, словно стряхнул с себя несколько лет. На островах он стал совершенно другим человеком; остался в прошлом подающий надежды молодой клерк, подвизавшийся в банке своего отца, владелец скромного, но дорогого дома в самом престижном районе Балтиморы, отец семейства, состоявшего из его жены Бев и восьмилетнего Брайана, отчаянно стремившийся стать членом загородного клуба «Амстердам хиллз», хозяин великолепной парусной яхты с палубой из тикового дерева, сделанной по особому заказу одной канадской фирмой, яхты, которую они с Бев после соответствующей церемонии с шампанским и прочим окрестили «Баловнем судьбы». В те дни он только и делал, что, одетый «по форме» – непременно в темно-синий или серый костюм с полосатым галстуком, – чувствуя непреходящую неловкость и подавляя зевоту, безмолвно присутствовал на деловых обедах или совещаниях в обшитых дубовыми панелями комнатах…
Мур сунул ноги в черные ласты, привязал к правой щиколотке чехол с ножом и затянул на талии тяжелый ремень. Надев резиновые перчатки, прополоскал маску в морской воде, тщательно протер стекло, чтобы не запотевало, и снова прополоскал. Он надел маску, зажал в зубах мундштук дыхательной трубки и легким движением перебросил тело через планшир.
Внизу, в огромном пространстве с ярко-синими стенами, по которым струился солнечный свет, он, наблюдая за плавным покачиванием лодки у себя над головой, дождался появления первых пузырьков воздуха. Освоившись с подводным миром, Мур подплыл к носу ялика, нашел туго натянутый якорный трос и, придерживаясь за него, двинулся в глубину, выдыхая прозрачные пузыри, которые всплывали к поверхности. Он двигался очень медленно, снимая избыточное давление на барабанные перепонки тем, что каждые пять секунд с силой выдыхал через нос. Через несколько мгновений он увидел дно, песчаные холмы и сплошные заросли высоких кораллов, выпустил трос и скользнул прочь. Прижимая руки к бокам и работая одними ногами, Мур поплыл к синей завесе впереди. Знакомые приметы подсказали ему, что он находится в нужном месте: пузырчатые скопления коричневатых мозговиков
, которые так очаровали его, когда он увидел их впервые; величественный лес ветвистых, как оленьи рога, кораллов, где сейчас сновали юркие серебристые рыбки манхуа и ослепительно яркие сине-желтые морские ангелы.
