– Вот и мне счастье привалило, – спокойно заметил он.
– Я не буду больше играть этим старьем! – воскликнул Мэйсон. – Они насквозь просвечивают, сволочи!
– Да заткнись ты, – оборвал его Перси. – И делай ставку…
С моря тянуло прохладным свежим ветерком. Приятно было сидеть здесь, вдали от полуденного солнца, духоты верфей и причалов, вони солярки, бензина, смазки и аккумуляторной кислоты. Где-то упорно стучал по дереву молоток и противно визжала ножовка: наверное, Дж. Р. или мастер Ленни, не щадя себя, угорая на палящем солнце, торопились закончить ремонт обшивки «Джинджер». Владелец судна, старик Хейрлесс – Лысый, как его прозвали на верфи,
– был добрым другом хозяина верфи мистера Кевина Лэнгстри, чем и объяснялась та спешность, с какой «Джинджер» приводили в порядок.
Верфь Лэнгстри переживала не лучшие времена. Сейчас это была настоящая свалка: повсюду виднелись скопления бараков и сараев, штабелями громоздились доски, валялись пустые бочки из-под бензина, коробки и ящики, змеились, словно жирные коричневые питоны, канаты, пылилась техника, высились бесконечные штабеля старых покрышек – ими пользовались на пристанях для швартовки. Когда-то, в период оживленного движения в бухте острова, в доках стояли американские и британские грузовые и торговые суда и дела на верфи процветали. Теперь же верфь занималась в основном обслуживанием и починкой мелких рыболовецких суденышек с острова и изредка ремонтом яхт, которые появлялись здесь в туристический сезон. Количество рабочих с начала второй мировой войны, когда верфи щедро платили за ремонт союзных судов, воевавших с Германией на Карибах, сократилось втрое. Как охотно рассказывал всем и каждому старый Лэнгстри, в те дни на верфи работало сто человек, в две смены. Работы было полно, условия – тяжелейшие, но люди знали, ради чего надрываются. Все это были сильные, крепкие островитяне, едва ли не от рождения наделенные трезвым и здравым представлением о том, что представляет собой маленький траулер и как устроены более крупные и сложные корабли со стальной обшивкой. Они постигли искусство быстро латать пробоины и пускать в дело все имеющиеся под рукой материалы, чтобы совершенно безнадежное на первый взгляд судно вновь было готово к походу. Они могли с закрытыми глазами разобрать и снова собрать судовой двигатель, починить штурвал, восстановить разбитый корпус парусника или рыбачьего судна и, поплевав на кусок проволоки, запустить заглохший мотор ялика.
Но одни погибли, обслуживая военные корабли в зоне боевых действий, где те были прекрасной мишенью для врага, а другие, и таких было много, сразу после войны уехали с Кокины в поисках более высокооплачиваемой работы. Теперь почти на всей верфи царило запустение. Склады пустовали. Из двух деревянных строений с двускатными жестяными крышами – сухих доков – использовалось лишь одно, да и то только в тех случаях, когда требовалось подлатать или более серьезно отремонтировать суда покрупнее. Прочие постройки, поставленные в свое время английскими моряками для того, чтобы подбитым военным кораблям было где ждать ремонта или буксира, медленно разрушались под действием соленого воздуха. Они были забиты оборудованием и снаряжением, сваленным сюда после того, как отпала необходимость военного присутствия на Карибах. Однако несмотря на то, что работы сильно поубавилось, верфь сохраняла прекрасную репутацию – Кокина оставалась на карте исключительно благодаря ей – а рабочие, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, подрабатывали на стороне – кто рыбаком, кто на ферме.
– Сдавай, – проговорил Перси под грохот молотка. Он посмотрел туда, откуда доносился стук: дверь в ближайший сухой док, больше похожая на простую перегородку, была открыта, за ней виднелась голова Дж. Р., работавшего в железобетонной ремонтной яме. Рядом громоздились выгоревшие на солнце останки брошенного кеча; потрескавшийся корпус был белым, как песок под сухой травой, на котором он лежал. В нескольких десятках ярдов от сборочного цеха у причала стояло на приколе несколько рыболовецких суденышек. С дальнего конца пристани, с длинной сваи, в море смотрела написанная суриком, потрепанная бурями и ураганами вывеска: «ВЕРФЬ ЛЭНГСТРИ».
Перед Перси легли карты, но он еще не успел собраться с мыслями. Он смотрел на море. Когда они с Мэйсоном садились играть, он приметил вдали крохотный ялик с каким-то белым на борту, бегущий по рокочущим пенным гребням у Кисс-Боттома. Потом, когда игра была в самом разгаре, Перси из любопытства снова поглядел в сторону Бездны. Вставший на якорь ялик – он превратился в крошечное белое пятнышко на синеве неба и моря – покачивался на волнах. Перси вдруг стало интересно, что там делает белый человек. Один посреди моря, на таком солнцепеке! Черт побери, этот Мур – настоящий псих. Даже он, Перси, чью черную кожу выдубили годы работы под раскаленным небом, прятался от полуденного солнца, предпочитая в это время играть в покер под сенью пальм или пить пиво и обмениваться старыми историями с приятелями в «Лэндфолле».
Он заглянул в свои карты. Четверка и шестерка треф, король червей, десятка червей и бубновый туз. Что сбросить, что оставить, на чем строить игру? Он вдруг почувствовал: глупо сидеть здесь за картами. Ему еще нужно успеть починить сети, чтобы утром можно было выйти в море. Иначе придется ловить на перемет, чего ему не хотелось. Рыба пошла слишком хитрая, чтоб попадаться на старую приманку. Вдобавок огромные тралы промышленных судов нещадно ее распугивали. Черт подери, сердито подумал Перси, нынче человеку и себя-то тяжело прокормить, что уж говорить про жену и двоих детей.
– Ну, сколько тебе, говори, – поторопил Мэйсон.
Но когда Перси поднял на него глаза, собираясь попросить три карты, Мэйсон застывшим взглядом смотрел куда-то в одну точку.
Море в районе Бездны, неподалеку от того места, где на волнах покачивался ялик Мура, забурлило, как кипящий котел. Что-то произошло, подумал Перси. Что-то плохое. Он бросил карты, поднялся с ящиков и показал рукой на море:
– Черт подери, что это такое?
Мэйсон оглянулся, прищурился.
– Боже правый, – тихо произнес он.
Они увидели, как маленький ялик исчез в захлестнувшей его пене и через некоторое время вновь вынырнул из-под воды. Завороженные этим зрелищем Перси и Мэйсон вдруг беззвучно ахнули: из моря выметнуло белый водяной столб, и в волнах показалось что-то огромное. Сперва они подумали, что это кит явился из глубин Бездны, но едва солнце засверкало на боках неведомого объекта, как им стало ясно – так может блестеть лишь твердая поверхность. Бурлящий океан валил этот странный объект с боку на бок.
– Что за чертовщина, – воскликнул Мэйсон, вскакивая с места. Он провел рукой по лбу, загородился ею от яркого света и тоже уставился в морскую даль.
– Дж. Р.! – заорал Перси, сложив руки рупором вокруг рта. Стук прекратился, и на пороге бетонного бункера появился Дж. – Иди сюда! Быстрее!
На самом краю Бездны Мур цеплялся за борт ялика. Он пытался понять, что же случилось, сбитый с толку стремительностью событий. Он помнил, что раскапывал гигантскую гору песка. Потом в руках у него оказалась старая глубинная бомба; он отшвырнул ее и кинулся прочь от Бездны… Его не задело, нигде не было видно крови, однако ему казалось, что на нем нет живого места, а голова раскалывалась от боли. Потом, взглянув на темный корпус, начавший свое жуткое движение в водных потоках, он понял, что попытался откопать: верхушку перископа, самую высокую точку подводной лодки, погребенной под толщей песка и камней и после взрыва получившей долгожданную свободу.
