– Но как же так? – спросил Мур, подходя к Чейну и хватаясь за панель управления, чтобы не упасть. – Я заметил в вас ненависть и страх. Откуда они?
– Я думаю, – ответил Чейн, и свет блеснул на его золотом амулете, – вы слишком много видите, Мур. – Он на миг умолк, словно что-то решая, потом кивнул и заговорил: – У меня бывают кошмары, Мур. Это один и тот же сон. Он никак не оставит меня в покое, а я не могу освободиться от него. Я в комнате, лежу на голой кровати без матраца. Я совсем еще маленький и ничего не знаю ни об ужасе, ни о зле, таящемся в человеческой душе, потому что мой мир – внутри огромного собора неба и моря. Я лежу в темной комнате и слушаю ночных птиц. Но вдруг они замолкают, и возникает другой звук. Тонкий высокий вой, он приближается, но я не могу убежать. И вот этот звук обрушивается на меня со всех сторон, проглатывает меня, накаленный и пронзительный, и выбраться из комнаты нельзя.
Я вижу, как по потолку бежит ломаная трещина, вижу, как потолок осыпается, сквозь него льется дождь огня и горячего металла. Что-то зазубренное ударяет меня по голове, и я хочу закричать, но у меня пропал голос. В горстях у меня моя собственная кровь, она кипит и пузырится. А потом боль. Жгучая. Невыносимая. Боже, какая боль… – На лбу у Чейна выступили бисеринки пота.
– В своем кошмаре я чувствую запах горелого мяса – это я горю, но никто не может мне помочь, потому что им не пробиться ко мне сквозь завал из пылающих досок. Потом темнота, долгая жуткая темнота. Наконец я вижу каких-то людей в белом, они велят мне отдыхать. Я лежу в комнате с зелеными стенами без зеркал. Но приходит день, когда мне с великим трудом удается подняться и я краем глаза замечаю чье-то отражение в оконном стекле. Страшное лицо в желтых бинтах, сморщенное, обезображенное, смотрит оттуда на меня, испуганно округлив заплывшие глаза. От страха я бью по стеклу, я хочу уничтожить это существо, потому что знаю: однажды это видение уничтожит меня. Это лицо больше не человеческое, это лицо анакри, демона, а за ним – не храбрость, а песья трусость.
Чейн – его напряженное лицо было покрыто испариной – поглядел на Мура.
– Когда нацисты обстреляли Карибвиль со своей лодки, первое попадание было в мой дом. Моя мать с тех пор находится на грани безумия – вы видели ее. Отец и еще несколько смельчаков вооружились ружьями и гарпунами и на маленьком рыбачьем баркасе отправились искать чудовище. Больше я его не видел. Твари с этого плавучего исчадья ада отняли у меня жизнь, Мур. Отняли что-то доброе и хорошее и взамен вложили частицу себя. Они и по сей день тянутся ко мне – каждый час моего бодрствования, каждый миг моего сна. Они все время возвращаются, чтобы по частям вырывать из меня душу, и не уймутся, пока целиком не завладеют мной. Я боюсь их так, как никто никогда ничего не боялся на этом свете, Мур. Даже сейчас я дрожу и обливаюсь потом – и презираю себя за это. Я сам себе отвратителен: для кариба смелость – это жизнь, и если я умру трусом, моя душа никогда не обретет покой.
Он умолк и облизнул губы, меряя взглядом ширину морских коридоров.
– Я на десять лет покинул Карибвиль; я отправился в Южную Америку и работал сперва на кофейной плантации в Бразилии, потом в колумбийских каменоломнях. Там я научился взрывать камень динамитом. Все сторонились меня и проклинали – считалось, что я, человек с двумя лицами, обычным и обезображенным, приношу несчастье. Моим единственным другом была англичанка, вдова погибшего в крушении капитана грузового судна, лет на двадцать старше меня – она жила рядом с каменоломнями и стряпала для рабочих. Она жалела меня, научила читать и писать.
Когда я вернулся на Кокину, чтобы стать Вождем-Отцом, я понимал, что не гожусь для этой роли. Но кто-то должен был этим заниматься, а в моих жилах текла благородная кровь. Много лет я как мог управлял племенем. Я пытался употребить все свое влияние и изменить старые обычаи настолько, чтобы мы могли жить в мире с белыми. Но однажды я увидел с мыса, как из Бездны поднимается огромная лодка – та самая. Дрожа, я смотрел, как она всплывает. На меня вновь нахлынули ярость, страх, слабость. Я заставил себя пойти на верфь. Я долго стоял перед доком, но не мог принудить себя переступить порог. В руках я держал ящик с динамитом: я задумал взорвать ее. Но вместо того убежал оттуда, дрожа, как побитый пес. Если бы я уничтожил ее в ту ночь, если бы я установил взрыватели и поджег шнуры, на Кокине и сейчас царили бы мир и покой. Теперь на моей совести тяжелый груз. Но у меня есть последний шанс. Последняя возможность найти их и уничтожить, прежде чем они сумеют ускользнуть. Не знаю, удастся ли мне это. Но, клянусь Богом… клянусь Богом, я должен рискнуть.
Они долго молчали. Потом Кип спросил:
– А где вы взяли ящик динамита?
– Когда здесь строили отель с эспланадой, – сказал Чейн, – мы стащили несколько ящиков и спрятали в джунглях, в шалаше. Почти все уже сгнило, но кое-что еще можно пустить в дело.
Впереди в небе клубились густые тучи, желтоватые, с черными вспухшими подбрюшьями. Волны грохотали в борта, разбивались о нос, и весь траулер содрогался. Чейн показал на рацию:
– Мур, попробуйте, может, поймаете что-нибудь…
Мур включил приемник и повел риску по шкале. Ничего, кроме громкого треска и воя помех. Зазвучал и исчез чей-то слабый голос. Траулер валило с борта на борт, как будто по килю гулко лупил огромный кулак. Мур отвернулся от рации и посмотрел на Яну:
– Вам надо было остаться на Кокине.
– Ничего мне не сделается, – возразила она. – Почти всю свою жизнь я занималась исследованием затонувших кораблей, подводных лодок и не только. И увидеть теперь, как такая лодка ожила и идет по штормовому морю, пусть даже она может уничтожить нас, не спорю… нет, я должна это увидеть.
Мур покачал головой.
– Вы либо самая глупая, либо самая смелая женщина из всех, что я встречал в жизни. – Что-то в ее глазах заставило его ограничиться этими словами, хотя он понятия не имел, что это было. Между ними словно стояла тонкая стена тумана, колышущаяся лениво, как глубокие карибские приливы. Ему хотелось пробиться сквозь эту стену, притронуться к щеке Яны, почувствовать, как тепло ее тела польется в него. Он был рад, что они вместе, но очень боялся за нее. Яна была красивой женщиной, полной жизни и надежд, он даже не пытался поднять руку, чтобы потянуться к ней. Он знал, это невозможно. Что там было насчет существования в двух мирах, темном и светлом? Яна не была частью его, Мура, будущего.
– Впереди рифы, – спокойно объявил Чейн.
Мур повернулся и посмотрел, Кип тоже.
Впереди был бурлящий черный водоворот. Когда море на миг расступилось, под самой поверхностью Муру стали видны зеленые и бурые острые верхушки рифов. Чейн крутанул штурвал вправо, и тотчас в правый борт ударила волна, сильно встряхнув судно. Индеец быстро вернул штурвал в исходное положение, и траулер зигзагом пошел по волнам, которые теперь поднимались со всех сторон, затопляя бак и стекая в шпигаты. Что-то шумно царапнуло правый борт чуть ниже ватерлинии. Чейн шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы.
