Он махом выпил полкружки, и глаза его, от природы маленькие, да еще и зажмуренные, вдруг широко распахнулись и стали большими-пребольшими, как шарики от пинг-понга. Зять на этом сильно поперхнулся, закашлял и опрыснул соленым компотом сидящую все еще на полу бабу Лену, окруженную легкой вонью.
— Ты че, дурак? — мирно откликнулась она. — Слюнями прыскаться?
Зять разинул рот и рявкнул:
— Почему морковь (…) в компоте и (…) соленая? Почему (…) вода с (…) землей?
И он плеснул кипятком из кружки на голову бабы Лены.
— А пошел бы ты к шутам собачьим, — по-настоящему обиделась бабушка-2, и Валера вдруг поскользнулся, шлепнулся и куда-то делся, потеряв память.
Тем временем Кузя-2, лохматый и грязный, раскрашивал маминой губной помадой ее же паспорт и все документы, которые он достал из верхнего ящика шкафа, поставив скамеечку на стул.
Когда он раскрасил все в кроваво-красный цвет, он вспомнил, что у него есть фломастеры.
Кузя-2 мигом принес их, по дороге чиркнув спичкой и опять поднеся ее к занавеске, и, вернувшись, уселся в спальне и стал чертить в мамином паспорте еще и желтым, ядовито-зеленым и черным.
Потом он взял у мамы из косметички ее тоненькие ножницы и начал вырезать на висящих в шкафу нарядах всякие узоры — полосочки и кружочки, что удавалось. Попутно он залезал во все карманы и прощупывал шовчики.
Затем он нашел ножницы побольше и принялся стричь, как парикмахер, мамину китайскую собачью шубу, которой она очень гордилась и которую с большим трудом купила.
После чего Кузя добрался до чемодана из искусственной кожи, стоящего на шкафу, опрокинул его на себя, продырявил теми же ножницами, все вывернул наружу и наконец достал оттуда тонкую пачку денег.
Кузя-2 разложил их по полу и стал вырезать из них картинки.
— Во! — сказал он, прибежав на кухню с кучкой картинок в руках. — Погляди, ба!
А «ба» еще не пришла в себя, она все сидела на полу, дыша туманами родной планеты. Башка ее чесалась от соленого кипятка, и она время от времени вытягивала губы в некоторый длинный, как у мухи, хоботок и дула себе на макушку.
Но в ее мозгу все еще была отпечатана программа действий настоящей бабы Лены.
— Ба-а! — дико, как сирена, заверещал Кузя-2.
«Ба» очнулась и мигом дала внуку хорошую затрещину, от которой рухнул бы дуб, но внучок даже не покачнулся. Затем она тоже заорала благим матом и кинулась в спальню. От всего увиденного она на секунду потеряла всякое соображение и рухнула в кресло. И тут же вскочила: из кресла торчала пружина, потому что внучок и в нем прорезал большую дыру и уже порылся во внутренностях обивки.
У него в головенке работала четкая поисковая программа: найти маленькие круглые белые штучки. Попутно все порушить.
Вдруг со стороны большой комнаты потянуло гарью: там уже вовсю пылала занавеска на окне.
«Ба» бросилась туда на подгибающихся ногах, потом залетела в ванную, набрала в тазик воды, тут ей под ноги специально кинулся шкодливый кот Мишка-2, и она растянулась со всего маху на пороге ванной и пролила весь тазик.
— Ура! — гаркнула баба Лена от неожиданности.
— Ура! — подхватил внук-2.
И Кузя с коробком спичек радостно загулял по всей квартире, нашел, перелопатил со скоростью вентилятора, а затем и поджег кипу старых газет, которые бабушка собирала за шкафом для следующего ремонта, чтобы застилать полы, и газеты сразу занялись.
«Ба», удивляясь сама себе (программа действовала), вскочила на ноги, прибежала, отобрала у него спички, опять дала ему хорошую затрещину (Кузя-2 нежно сказал «еще дай пинка»), выругалась и бросилась обратно в ванную, а по дороге словила вредного кота и кинула его на лестницу.
Там уже толпились соседи, которые, увернувшись от растопыренных когтей Мишки-2, яростно кинулись на помощь с ведрами, и через полчаса квартира была вся залита черной от сажи водой, даже без пожарных.
Но пожарные уже были вызваны и спустя полчаса появились в окнах, выбили стекла и стали заливать квартиру пеной.
То есть когда мама вернулась с работы, она застала картину, от которой любое сердце должно было разорваться…
Несло горелой дрянью, как на тлеющей помойке.
Бабушка лежала на диване, не в силах сказать ни словечка, сынок, весь черный, стоял на кухне и прилаживал на шее кота петлю, а кот сидел над сковородкой и доедал последнюю сырую котлету. Кастрюля лежала боком на плите, из нее веером высыпалась крупно нарезанная грязная морковка. На полу была лужа и какая-то каша из земли, мокрых топтаных макарон и той же морковки, валялось много сырой картошки вперемешку с осколками побитой посуды — видимо, Кузя долго перед этим ловил кота, пока не поймал и не посадил над сковородкой есть семейный обед.
Мама взвыла, как пожарная сирена.
Кот рванулся, петля на его шее затянулась, Кузя крепко держал второй конец веревки и вопил:
— А че он наши котлеты съел!
Прежде всего мама отобрала у Кузи несчастного полузадохнувшегося кота. Кот при этом сильно порезал ей руки когтями. Затем она обвела глазами свой дом и пошла будить бабушку. Кузя же, находясь рядом, врал про то, что «ба» напилась и все деньги постригла и бумажки пораскрасила, все вещи в окно выкинула и т. д.
Папа уже давно должен был прийти с дежурства, поэтому мама пыталась навести хоть какой-то порядок. Слез у нее не было. Она моталась по квартире, шлепая по мокрому полу, как грязный призрак, пыталась как-то что-то помыть, что-то прибрать…
Вечером в квартиру позвонили, она безо всякого соображения открыла, вошли люди и сказали, что на нее подают в суд за пожар, что квартира внизу из-за них залита целиком, а наверху частично.
И что сейчас к ним переселяются жертвы протечки из квартиры внизу и квартиры наверху.
И тут же ввалился Ахмед с мокрыми узлами, с новой женой дворником Лидой и со старой разведенной женой, а также с семью детьми от первого брака и одним ребенком дворника Лиды (который недавно вернулся из армии, обнаружил свою мать замужем и всюду ходил с топором, намекая, что боится, что его убьет Ахмед).
Он и сейчас, входя, заявил:
— Меня хотят убить, знаю кто!
И приоткрыл пиджак, показав заткнутый за ремень хороший топор.
Лида же была пьяна, как обычно, и хвастливо говорила:
— Четырнадцать тысяч! — и потом, помолчав: — Нижняя неделя! Участковый Михалыч!
За ними стояла семья с верхнего этажа, которая, увидев, кто заселился первым, не стала въезжать, а вернулась в свое полузалитое жилище, крича, что лучше вообще жить на улице, чем так.
Ахмед с первой женой и детьми сразу расположился во всех трех комнатах. Лида с ребенком заняла кухню и сказала, что никого туда не пустит, иначе вызовет «Михалыча»:
