Тем временем бабушка посмотрела на себя в зеркало и опять взвыла с плотно закрытым ртом. Причесалась кое-как, надела самое лучшее — тесноватую юбку и блестящую кофточку. Взяла у дочки на столике губную помаду, неумело накрасила рот и, подумавши, щеки. Потом кинулась к шкафу и дорылась до своего пакета с носком, в котором лежали две жемчужины. Подумала и положила жемчужины за щеку. На всякий случай! А то дочка дороется…
Затем бабушка влетела в детскую, подхватила легенького Кузю на руки, поцеловала его, одела понарядней и пустилась вон со своей ношей.
И за ними замотыляла в воздухе невзрачная бабочка-капустница.
Внизу она стукнулась оземь, и тут же на этом месте оказался огромный белый, как сливочное мороженое, автомобиль, и в нем мгновенно распахнулась дверца.
— А позвонить? — вдруг спросила бабушка. — Я не предупредила своих! Ох я дура!
И она ринулась наружу, открыв дверцу. И тут же чья-то узкая черная тень проскользнула в машину.
— Им позвонят, не волнуйтесь! — ответил с переднего сиденья мужской голос, и автомобиль ринулся с места.
глава пятая. Странные места
Всё. Они мчались в машине с затемненными стеклами, вокруг — очень быстро — пропали, как сквозь землю провалились, все дома и улицы и начались какие-то леса, как будто машина уже выехала за город. Какие могли быть леса через пять минут? Должны были быть Новые Черемушки! Потом Беляево, Теплый Стан!
Но мимо проскакивали несомненные темные леса, прошныривали какие-то мосты через овраги, ухали спуски, внезапные повороты дороги, почему-то взгромоздились горы на горизонте и вдруг открылся пологий склон и путь к равнине.
— Видите, это море, — неожиданно пропела какая-то женщина с переднего сиденья. — Вон там! Женщина?
— Кузя, смотри, там море, — перевела бабушка. — Правда, не знаю где.
Ей, разумеется, было немного трудно говорить, жемчужины оттягивали обе щеки и немного постукивали о зубы.
Наконец машина остановилась у какого-то дома.
Странно, но всю дорогу Кузя молчал. Обычно он говорил без передышки, спрашивал каждые полминуты: «А это кто?», «А это что такое у тети под глазом?», «А почему собачка ногу подняла?» — то есть теребил бабушку, надоедал ей.
Теперь он не проронил ни словечка.
— Кузя, ты не заболел? — спросила бабушка, выбираясь из машины.
— Нет, — ответил Кузя. — Но ты меня скоро не увидишь.
Он сидел в глубине машины, маленький и важный, и смотрел перед собой.
— Прям, — ответила на это бабушка, а сердце ее ухнуло в пятки. — Еще новости.
Она его подхватила и вынесла, и только тут поняла, что уже опустился вечер, все вокруг было темное, какие-то кусты, и даже дом стоял без огней.
Только летала, как бы заблудившись, какая-то рваненькая белая бабочка.
Машина вообще исчезла совершенно незаметно.
Что такое!
— Пойдем быстрей, — забормотала бабушка, боясь заплакать. — Не бойся! Сейчас нам выделят кровати… А хотя бы и одну… Покажут нашу комнату… Это же дом отдыха. И мы поужинаем и ляжем спать. Надо же, как время быстро прошло!
Робко, держа Кузю за руку, бабушка поднялась по ступеням и открыла дверь.
Ожидалось, что там будет порог, пол, какой-никакой коридор и так далее.
Но за дверью была точно такая же поляна и лес.
То есть на самом деле это был не дом, а одна стена с окнами и дверью.
Теперь бабушка все поняла! Их отправили в какое-то дикое место, а за ними наблюдает телевизионная камера, чтобы показать, как ведут себя люди, у которых ничего нет.
А этот дом — это декорация.
А потом тот зубастый ведущий скажет:
— Чтобы этого не случилось, чтобы вы не остались без дома, — и тут он завопит, как диктор на Красной площади во время парада, — покупайте квартиры у фирмы «Хатастрой»!
Поэтому бабушка, не выпуская руки своего внука, храбро повернула назад и устремилась в лес, продвигаясь напролом, чтобы выбраться из этого проклятого места, однако дальше шли одни завалы, причем это нельзя было назвать лесом. Тут пахло пылью, керосином и каким-то техническим жиром типа вазелина, и тут стояли, лежали и вообще торчали вверх тормашками одни старые синтетические елки. Видимо, это было место, куда стаскивали запасы пришедших в негодность искусственных новогодних елок (зачем?), и на некоторых так и остались висеть нитки мишуры и кусочки битых шаров. Пройти сквозь эту свалку, да еще с ребенком на руках, было нельзя.
Она не солоно хлебавши вернулась и села на прежнее лысоватое место, которое можно было бы назвать опушкой этого помойного леса, и при этом она делала вид, что ей все нравится, никакой досады. Она даже специально улыбнулась всем вокруг — елкам слева, палкам справа и декорациям прямо перед собой.
— Садись ко мне на ручки, — сказала она.
Кузя, однако, стал оглядываться.
— Бабушка, — сказал он. — Пошли домой. Мне тут не нравится, — сказал он. — Лес какой-то дурацкий.
— Ничего, ничего, — улыбаясь, пропела бабушка и сгребла умелой рукой Кузю и пристроила его у себя на коленях. — Утро вечера мудренее. Спи.
И она, фальшиво улыбаясь, запела колыбельную. При этом она опять-таки глядела и прямо перед собой, и поворачивала голову то вправо, то влево, чтобы людям было удобнее ее снимать.
— Нас смотрят миллионы! — вдруг сказала она. — Так поаплодируем же! Пусть внесут приз!
— Ты че, баба? — спросил Кузя.
— Это декорация, понимаешь? — зашептала бабушка. — У деревьев нет хвои, видишь? Одни отрепья. И травы нет. И земля искусственная, пыль какая-то, прах горелый. Мы участвуем в программе. А теперь, — сказала она улыбаясь и очень громко, — прошу наш приж в штудию!
(Она случайно зашепелявила — под язык попалась одна из жемчужин.)
Но ничего не изменилось. Поддувал сквознячок. На небе было темно. Никто не вносил никакого приза.
— Есть хочешь? — спросила бабушка.
— Нет, — ответил, как обычно, Кузя. Ему никогда не хотелось есть, странный ребенок!
— А пить?
— Нет.
— Это хорошо. Потому что у меня ничего нет.
И она вдруг пожаловалась:
— Ты мне сердце разрываешь. Почему ты сказал так? Что это — я тебя не увижу? Куда ты собрался?
— Не знаю.
— А как же я без тебя? — бестолково спросила бабушка.
— Ты будешь.
— Не оставляй меня, — попросила бабушка. — Сначала я уйду. Так полагается. И ты меня будешь иногда вспоминать. Хорошо?
Он промолчал.
— Давай договоримся, что ты меня не покинешь? Ладно?
