Мария Филипповна. Сломалась?
Ира. Прохудилась. А тут дожди…
Мария Филипповна. Дожди… Я не выхожу почти. Вы мне все время снитесь.
Ира. Ну, я их к себе позвала жить, а тут Павлик больной, тридцать девять до сорока! Представляешь? Ну, они люди стеснительные…
Мария Филипповна. На тебе вечно все ездят. Ты их позвала к себе жить, а меня нет, меня бы лучше пригласила. Мать здесь одна…
Ира. Да, чтобы мы и летом слушали твои речи.
Мария Филипповна. А ты сама не кричи, псих!
Голос ребенка. Что такое «псих», мама?
Мария Филипповна (кричит). Псих, и все. Она псих.
Голос ребенка. Псих!
Ира. Ладно, мы не будем обедать, мы уезжаем, все.
Мария Филипповна. Вот именно что псих. Для матери ей жалко тарелку супа. Ну беги, беги, гуляй. Что я, не вижу, что тебе надо? Сейчас мы поедим, поспим, почитаем, я снова при исполнении своих обязанностей, снова запряглась… «Мэри Поппинс» куда дела? Весь дом раздала, мальчику нечего почитать. Да как тебя назвать после этого?
Ира быстро уходит.
У бабушки пузико болит, ноет… Ноет… То ли грыжа… То ли что.
Картина третья
Веранда Иры. Пусто. Гремит ключ в замке. Входит Фёдоровна, включает свет. За ней осторожно, с узлами и раскладушками, входят все дачники – Светлана, Татьяна, мальчики, в конце, в дверном проеме, как в раме, величественно встает Леокадия с зонтиком. Все выглядят очень помятыми. Мальчики тут же убегают.
Фёдоровна. Ну вот, на мой риск, я вам открываю, пока переночуете, там дальше будет видно, а то друг у друга на головах… Я тоже одну ночку отдохну. Она приедет не раньше завтрева к вечеру, она рано не соберется ехать. И Павлик еще кашляет, может, она его к врачу сводит, собиралась сводить. Это еще один день. Сутки прочь.
Светлана. Мы как беженцы.
Татьяна. Черт его знает, как партизаны.
Фёдоровна. Ну, в то помещение-то будете заходить? Тут заперто.
Светлана. Не знаю… Может быть.
Фёдоровна. Ключа у меня нет.
Светлана. Тогда не надо. Вскрывать не будем. Ребята лягут на тахте… Мне на дежурство… Ты где?
Татьяна. Нет, мы с Антошей ляжем на раскладушках… А то Макся номера вытворяет… Щиплет Антошу. Пусть один теперь спит.
Светлана. Ты что, ни одной ночи не спишь? Все караулишь? Надо спать. А то ты на людей кидаешься уже.
Татьяна. Антоша кричит.
Светлана. Оставь! Раньше вообще детей запирали на целый день одних. Мать на работу, а я целый день с кошкой. И выросла.
Татьяна. И ничего хорошего не вынесла.
Светлана. Я же говорю, ты на людей бросаешься.
Между тем они разбирают вещи. Посадили Леокадию.
Фёдоровна. Вы пока поживите, а когда Ирочка приедет, я отправлюсь в Москву панихиду заказывать по маме. Скоро годовщина. Заночую у брата на Дорогомиловской, а вы у меня. День да ночь уже прибыль. Брат хотел приехать, поставить туалет, теперь опоздал. Вон какой домина стоит!
Светлана. А по-моему, Ира долго не приедет. Я чувствую. Здесь ему было не развернуться. Он и так и так.
Фёдоровна. Какой он ей туалет построил! За одно это можно положиться на человека.
Татьяна хихикает.
А она на него все волком смотрит. У нее в Москве свой мальчик, хороший человек, кандидат. Она мне сказывала.
Татьяна. А зато у нас теперь сортир.
Фёдоровна. За красивые глаза.
Светлана. У нее красивые? Если ее в бане помыть, может, и будут красивые.
Татьяна. Большие такие, как буркалы.
Светлана. Ты заметила, она никогда не смеется?
Фёдоровна. А над чем ей смеяться?
Светлана. А в кино?
Татьяна. Она не смеется, у нее зуба нет. У меня когда зуб сломался, тоже поневоле не смеялась. В крайнем случае рукавом закрывалась. (Показывает.)
Светлана. А нам над чем смеяться? А мы смеемся.
Фёдоровна. Он мужчина видный. Где-то плотника нашел! Я вот за нашим Володей-плотником полгода ходила. (Она говорит «по́лгода», с ударением на первом слоге.) Ему все некогда, он все меня за вином посылал да отнекивался. Полгода ходила, чтобы он мне столбы для забора обтесал да врыл. Тридцать пять столбов по пяти рублей, это с вином будет двести! А Вадим приехал, носки у него, вижу, протоптались, купила ему две пары. Она ему ничего не купит, подсылает к матери щеголять дырами. Я его увижу, прямо плачу. Он роется: где его велосипед. Да почему ржавый. А как не быть ржавому, он под домом уже пять лет лежит! Я прямо плачу, ухожу от него. Такой требовательный, все требует. А он ведущий конструктор. А она инспектор, что ли. Чумазая, как уголек. У них вся родня такая. Жуковые. (Она произносит «Жуковые», с ударением на «ы».) А они «Жигули» покупают, ездить на свой дачный участок, халупу построили. Они ко мне не ездят, потому что Вадим на ней за две недели женился. У него была хорошая девушка, три года с ней гулял, так нет, женился на этой. Казанская, спрашиваю, – нет, рязанская. Вадим и так считает, что дом его, и вытягивает из меня все. А страховка? А ремонт? Покраска? А содержание жизни? А я им не скажу, что туалет у меня теперь есть. А они сами догадаются. Вадим увидит туалет, накажет дешевле чем за триста двадцать… нет, за триста пятьдесят не сдавать. Ульи к себе пущу. Отдыхающих на койки. Э-э, милые…
Светлана. Да, туалет за три дня организовал. Это же надо, мужчина!
Татьяна. Да ну, шибздик, наверное.
Светлана. А! А ко мне ходит соседка Шура, придет и говорит: «Светланочка, познакомь с каким-нибудь мужиком, мне все равно». С больными ее познакомь. У нее муж и сын трех лет погибли в такси, а она жива.
Татьяна. Правда, познакомь! А то у меня Валера вон давно от водки чуть не атрофировался. А на что мне его трофеи!
Светлана. Слушай, что это твой Антон все перед Максимом хвастается: через каждое слово все «папка» да «папка». Папа придет да папа сделает. Намекни ему, все-таки уже большой, поймет, Максиму же больно.
Татьяна (потягивается). Эх, что-то наш папка давно, правда, не приезжал, Антон соскучился! Надо нам съездить домой, побаниться…
Фёдоровна (подняв палец). О, слышите? Эта опять котов к себе привела. Всю ночь по чердаку топали.
Татьяна. А я думаю, кто это вверх дном все переворачивает.
