Наверняка это был самый красивый обеденный зал в мире, и уж точно – самый большой. В нем имелось помещение, где запросто можно было сыграть в канадский футбол
[196]
, и со всех сторон осталось бы еще вдоволь места для трибун и туалетов.
Весь день снаружи толклись люди с отвисшими от грандиозности Великого зала челюстями. К вечеру таких набралась приличная толпа, поскольку имели место два необычайных события: банкет в честь Пекинского марафона и официальный государственный обед в честь Гнассингбе Эйадемы
[197]
, президента Того. В стране без повторов «МЭШ»
[198]
и видеоигр это было офигеть как круто.
Ожидая на цыпочках за разделительной линией, зеваки лелеяли надежду мельком узреть что-нибудь экзотическое – знаменитого легкоатлета, а то и блескучий глаз африканского владыки. Столько лимузинов. Конечно же, зевак разочаровал первый пассажир, вылезший из большого черного седана, пропущенного толпой сквозь себя, – всего-то китаец в коричневой спортивной куртке, на голове – взрыв на макаронной фабрике. Второй пассажир был получше: крупный западный гость с бородой, – а третий был еще лучше и крупнее. Последнее видение, восставшее из фешенебельных бездн русского лимузина, – о, его было достаточно, чтобы самый любопытный ротозей распростерся до пределов благоговения. Мужчина был безразмерен и неизмерим, а окружность его опоясывали крест-накрест ленты с оптическим арсеналом весьма убедительных габаритов – точно патронташи на бандитах-исполинах минувших лет. После такого многие наблюдатели удовлетворенно разошлись по домам.
Четверка припозднилась. Пир уже начался. Рев его низвергался в мраморные коридоры, притягивая Блина с журналистами подобно чарующему реву водопада. Когда четверка добралась до двух десятифутовых ваз и была пропущена вооруженной стражей, она испытала экстаз не меньший, чем толпа снаружи. Помещение размером с ангар для дирижабля; тысячи людей за сотнями круглых столов; каждый стол укомплектован десятками обслуживающих лиц, пополнявших бокалы, уносивших посуду и извлекавших новые блюда, кажется, прямо из воздуха.
Служитель провел их к выделенному согласно приглашениям столу, и четверка обнаружила, что восемь других обедающих вежливо ожидают ее прибытия: два африканца средних лет с траурными физиями и в таких же костюмах, два убогих на вид пекинца в тусклых суньятсеновках
[199]
, азиатская красавица, два юных китайских бегуна и их инструктор. Когда Блин с журналистами приблизились, все встали и пожали им руки; красавица переводила.
Негры были из Танзании – инструктор и тренер. С траурными физиями они сидели, потому что их легкоатлет, судя по всему, не успел на танзанийский самолет и выбывал из забега; они посчитали, что обязаны посетить банкет, раз уж им выделены места, однако завтра утром улетали на родину; отсутствие спортсмена раздосадовало их сверх всякой меры. Убогая пара представляла «Чайна спортс» – рыхлый, но адекватный спортивный журналец, издававшийся на английском. Юные бегуны приехали из деревни в далекой провинции, лица их чуть отличались от лиц пекинцев – они были площе, темнее, с какой-то почти цыганской хитринкой в глазах. Когда остальные представлялись, бегун покрупнее и постарше отвечал зубастой улыбкой, которая до конца банкета приковывала к себе взгляды пуще чего бы то ни было: аккурат посередине челюсти у бегуна имелся лишний зуб, и китаец совершенно не стеснялся его демонстрировать. По контрасту с тщеславным товарищем бегун поменьше вел себя скромно, то и дело занавешивал черные глаза длинными ресницами, застегивал и отстегивал пуговицу на спортивной куртке. Китайский инструктор усердно замыкался в себе.
После вводного «Ганьбэй!» и формального знакомства все уселись и расправились с первой переменой блюд, также превращавших гостей в участников своего рода марафона. Пока гости тыкали палочками в принесенное не пойми что, на столе перед помостом торжественно открыли награды завтрашним победителям – десять ваз в технике перегородчатой эмали, одна больше другой, а также кубок из чистого серебра, который будет ежегодно возвращаться в Пекин к новому чемпиону. По залу прокатился девятый вал прицокиваний с обертонами завистливого одобрения. Призы были высший сорт.
Затем с помоста проистек бубнеж речей. Гости увидели, что у самого подиума сидит Мудэ. Сменив наряд с западно-западного на восточно-западный, он красовался в темно-синем спортивном пиджаке с эмблемой на груди. Мудэ представили, он поднялся и приготовился говорить. Фотограф вынул из Блиновой сумки его же переносной кассетный магнитофон «Панасоник». Ударив по клавише «Запись», фотограф положил магнитофон на стол. Вскоре стало ясно, что ни китаезы, ни лупоглазы не понимают из обращения Мудэ ни словечка, и столы вновь затопил многоречивый гул и гам светских бесед. Мудэ и ухом не повел.
Американский редактор взялся интервьюировать инструктора и коллег из китайского журнала. Писака кропал заметки. Фотокор деловито фоткал экзотические пищи по мере их прибытия и нашептывал описания всякого блюда в магнитофон: если марафонская хрень не выгорит, можно будет написать по итогам поваренную книжку.
ВЕЛИКИЙ ЗАЛ – ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ЗАБЕГА
Много обеденных шумов; фоном невнятица из репродуктора.
Ш е п о т у м и к р о ф о н а: …крошечные помидоры, маринованные и разложенные изысканным веером, приправленный имбирем угорь, корень лотоса в устричном соусе, утиная шейка, изрезанные редиски, похожие на розы…
Р е д а к т о р: А чья это была идея – провести марафон?
Перевод, обмен репликами по-китайски.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, было массовое движение, оттуда и идея. В Новом Китае все идеи порождаются массами.
Р е д а к т о р: Почему они не улучшают свое время? Спросите у него.
Ж е н с к и й г о л о с: Он говорит, у их самого быстрого марафонца лучшее время – два часа тринадцать минут. Вы увидитесь с ним вечером. Он из меньшинства провинции Единь.
Р е д а к т о р: Почему из меньшинства?
Ж е н с к и й г о л о с: В Китае их много! Эти двое юношей называются меньшинством. В ряде провинций меньшинства говорят на других языках.
Г о л о с м о л о д о г о м у ж ч и н ы (Блин): Видишь звезды на китайском флаге? Каждая звезда – одно меньшинство.
Ш е п о т: Вареные яйца, маринованные яйца, яйца, вымоченные в чае, и одно тысячелетнее окаменевшее яйцо на каждый стол, как жуткий черный студень с еще более черным желтком…
