На этот раз никто не решился ответить. Он с улыбкой обвел нас взглядом.
– Механическая иллюстрация: ваш автомобиль не может производить для себя бензин. Если его не заправить, он перестает работать, останавливается. Замирает. Совсем как мы, да? Без энергии, поступающей извне, наше тело, наши мозги, даже наши сны… рано или поздно останавливаются, перестают работать, замирают.
– Сурово, – заметила большая Бегема. – Мрачно.
Доктор прищурился за дымом своей сигареты. «Кэмел» без фильтра неизменно свисал над нечесаной бородкой-клинышком, даже как в этот вечер, когда он сидел по шею в ванне горячей воды с голой судебной протоколисткой на коленях. Он поднял морщинистую руку, словно хотел разогнать дым.
– Сурово? Может быть. Но, может быть, необходимо, чтобы прогнать сон глупца, разбудить его, привести в чувство… Здесь!
И вместо дыма рука хлопнула по черной воде – шлеп. Кольцо качающихся лиц рассыпалось, как лягушки.
– Мы только здесь, сейчас, в этой дырявой ванне. Горячая вода перестанет идти? Наша ванна остынет и вытечет. Мрачно, да… Но как еще мы можем выяснить, что осталось в нашей бочке, если не задумавшись о близости дна? Я думаю, никак.
Дюжина моих друзей и членов семьи собрались в бочке, чтобы выслушать это экзистенциальное наставление. Мы ехали вдоль побережья в Санта-Барбару, на авокадную ферму бывшего тестя Фрэнка Доббза, – ехали, чтобы отдохнуть от службы шерифа округа Сан-Матео, проявлявшей чрезмерный интерес к нашей коммуне в Ла-Хонде. Когда мы проезжали Монтерей, мне напомнили, что впереди по дороге, в Биг-Суре – Институт Высшего света, и сейчас там в роли очередного гуру снова пребывает доктор Клаус Вуфнер. В компании я был единственным, кто посетил один из его семинаров, и по дороге стал потчевать спутников воспоминаниями о заведении – в особенности о минеральных ваннах, бурлящих освобожденной мыслью и обнаженной плотью. К тому времени, когда мы подъехали к повороту на институт, я убедил всех заехать туда, попробовать воду.
Всех, кроме водителя: недовольный бессмысленной задержкой, Хулихен предпочел остаться в автобусе.
– Шеф, я воздержусь. Мне скорее надо дать отдых глазам, чем очистить душу – впереди нехорошие виражи, понимаешь? Не говоря уже о скалах. А вы давайте – пощелкайте там, выразите, так сказать, почтение. Я присмотрю за ценностями, и, глядишь, малыш Калеб проснется. Ап! Вот и он.
При упоминании своего имени малыш высунул голову из колыбели. Бетси пошла было назад.
– Нет, леди Бес, не отказывайся от святого паломничества. Сквайр Хулихен позаботится, чтобы в замке все было спокойно. Видишь, молодой принц опять задремал. Ну что, шеф? Тридцать минут на здрасьте-здрасьте и макнуться – от силы сорок пять. И в путь, под гаснущим заревом заката.
Оптимизм его был неоправданным во всех отношениях. Мальчик и не думал дремать: он стоял в колыбели и круглыми глазами смотрел, как пассажиры уходят из автобуса в какую-то неведомую Мекку. Закат уже гас, когда мы покончили со здрасьте-здрасьте и направились к ваннам. И только далеко за полночь, пересидев обычных купальщиков, мы смогли собраться в главной бочке, где устраивал прием король новейшей психиатрии.
Именно так любил Вуфнер – чтобы все сидели голые в его большой ванне. Этим он был знаменит. Ученики возвращались с его семинаров словно выстиранные по-старинному в щелоке – отбеленные и снаружи, и изнутри. Его метод группового очищения был известен как «Вуфнеровское промывание мозгов». Доктор предпочитал называть его Гештальт-реализацией. Под тем или другим именем его метод вот уже десять лет был самой модной терапией в районе Залива и темой десятков диссертаций, статей и книг. Записи этих ночных стирок отсутствуют, но некоторые дневные семинары были записаны на пленку и расшифрованы. Одна из самых известных сессий была записана в то воскресенье, когда я побывал там в первый раз. Это хороший образчик.
Д – р В у ф н е р: Добрый день. Все удобно устроились? Хорошо. Пользуйтесь, пока удобно. Это может недолго продлиться.
Группа располагается на солнечной лужайке. Над ней – ацетиленовое небо. Позади за скалами – пенная пасть Тихого океана. Впереди, за столом под навесом сидит мужчина лет под семьдесят; напротив него – свободный стул. У мужчины лысая голова, шелушащаяся от загара, и неопрятная козлиная бородка. Очки сидят на носу косо, сигарета свисает с губ.
Он снимает очки. Его взгляд переходит с лица на лицо, и в конце концов все начинают ежиться. Тогда он начинает говорить. Манера речи – аристократическая, но в голосе явно слышится презрение, как звон лезвий под элегантным плащом.
Д – р В у ф н е р: Прежде чем спросить, есть ли среди вас желающий взаимодействовать со мной, я проясню свою позицию. Во-первых, прошу вас забыть все, что вы слышали о «Суперпсихиатре», «Харизматическом манипуляторе», «Славном старом селадоне» и т. д. Я катализатор и только. Я вам не врач. Я вам не спаситель. Не судья, не раввин, не инспектор по надзору за условно-досрочными освобожденными. Короче, я не ответствен за вас. Если я перед кем и ответствен, то перед собой – хотя и в этом сомневаюсь. Мне с детства говорили: Клаус, ты гений. Я смог это допустить лишь несколько лет назад. Но – примерно на месяц. Потом я понял, что мне не по нутру ответственность, требующаяся от гения. Предпочитаю быть «Славным старым селадоном».
Группа хихикает. Он ждет, когда они перестанут.
Итак, я не Папа Гений, но могу играть Папу Гения. Или Папу Бога, или Маму Бога, и даже Бога Стены плача. Я могу играть эту роль в интересах терапии.
Моя терапия вполне проста. Я пытаюсь заставить вас осознать себя в здесь-и-сейчас и воспрепятствовать любой вашей попытке отвертеться.
Для терапии я использую четыре инструмента. Первый – это мои знания и опыт… мой возраст. Второй – свободный стул напротив – Электрический стул. Сюда приглашаю вас сесть, если хотите со мной работать. Третий – моя сигарета. Кого-то она может раздражать, но я шаман, и это мой дым.
И наконец, номер четыре – тот, кто хочет поработать со мной, здесь и сейчас, над некоторыми снами. А? Кто хочет действительно поработать с герром доктором, а не просто его подурачить?
Б и л л: Хорошо, я попробую. (Встает с травы, садится на стул, представляется дурашливым голосом.) Я Уильям С. Лотон, – если точнее, Уильям Лотон, капитан добровольной пожарной дружины Болинаса. (Долгая пауза, десять – пятнадцать секунд.) В общем, просто Билл.
В у ф н е р: Здравствуйте, Билл. Нет, не меняйте позу. Что вы отмечаете в позе Билла?
В с е: Нервная… Настороженная.
В у ф н е р: Да, Билл одет в сложный церемониальный доспех. Разнимите руки, Билл, откройтесь. Так, уже лучше. Что вы сейчас испытываете?
Б и л л: Мандраж.
В у ф н е р: Итак, мы переходим от сценических лат к страху перед сценой. Мы маленький встревоженный школьник, которому предстоит выход. Разрыв между «там» за кулисами и здесь часто наполнен не находящей выхода энергией, ощущаемой как тревога. Хорошо, Билл, расслабьтесь. Есть у вас сон, над которым мы можем поработать? Хорошо. Это недавний сон или повторяющийся?
