— Конечно, Девлин, — ухмыляется он. — Вы можете захватить вино.
Одевшись на скорую руку, я провожаю старика с девицей к коттеджам. Мы идем гуськом по узкой тропинке — девица посередине. В голове у меня все кипит, и мне хочется продолжить разговор, но, похоже, доктор не испытывает ни малейшего желания это делать. Вместо этого он спрашивает меня о моем правовом положении. Он в курсе газетной шумихи и интересуется, действительно ли я замешан во всех этих химических экспериментах или это просто сплетни. В основном сплетни — отвечаю я, чувствуя себя польщенным.
Вуфнер живет в доме декана — лучшем и выше всех расположенном. После того как девица уходит за своим чемоданом, мы с доктором продолжаем путь вдвоем. Вокруг тишина. Где-то после полуночи прошел дождь, потом прояснилось, и теперь в лужах плавают бледные отражения звезд. Над горами золотым горном, играющим побудку, занимается заря. Свет отражается от мелькающей передо мной лысины. И я откашливаюсь.
— Вы были правы, доктор, — начинаю я, — меня все это очень интересует.
— Я вижу, — отвечает он, не оборачиваясь. — Только не понимаю почему? Вы что, хотите стать моим конкурентом по излечению придурков?
— Нет, — смеюсь я. — Мне хватило того недолгого времени, которое я проработал в больнице.
— Кажется, вы написали об этом роман? — слова, вылетающие из-за плеча, пахнут застоявшимися пепельницами.
— Именно там я и собрал всех своих персонажей. Я был ночным санитаром на отделении для больных с психическими нарушениями. Ушел оттуда сразу после того, как закончил черновик, однако интереса не потерял.
— Вы должны были получить немало премий, — замечает он. — Может, вы просто испытываете по отношению к этим людям некое чувство вины и называете его интересом?
Я говорю, что вполне допускаю это.
— Однако думаю, дело не столько в людях, сколько в самой загадке. Что такое безумие? Почему эти люди туда попадают? И ваша метафора, если я ее правильно понимаю, означает, что angst современной цивилизации скорее механистичен, нежели духовен.
— Не angst, — поправляет он. — А страх. Страх пустоты. После промышленной революции цивилизация начала испытывать все возрастающий страх пустоты.
Он тяжело дышит, но я знаю, что он не остановится передохнуть — до его коттеджа остается всего несколько ярдов.
— И этот страх, — продолжаю я, — заставляет нас выдумать некоего брокера и внедрить его в собственное сознание, чтобы он увеличивал наши доходы от...
— Мыслительной деятельности, — пыхтит Вуфнер.
— Фиксируя наши доходы и делая разумные вложения? Но он все равно не может быть умнее нас. Мы же сами его создаем. Но в конечном итоге он-то и оказывается той самой подколодной змеей, которая сводит людей с ума. А психология здесь ни при чем.
— Психология мало чем отличается от той белиберды, которую печатает «Калифорнийская хроника».
Я молчу, надеясь на продолжение. И его хриплое дыхание переходит в смех.
— Но вы правы. Это действительно моя метафора. Он действительно является для нас подколодной змеей.
— И от него невозможно избавиться?
Он качает головой:
— А что, если человека загипнотизировать и внушить ему, что у него больше нет этого брокера? Что он прослышал о приезде банковских аудиторов и дал деру?
— Тогда банк обанкротится, — хихикает Вуфнер. — Начнется паника, а за ней последует полный обвал. В эту иллюзию уже слишком много вложено.
Мы почти дошли до его коттеджа, и я не знаю, о чем бы еще его спросить.
— Мы уже экспериментировали, — продолжает он, — с одним методом, совмещающим в себе сайентологическое учение Хаббарда и технику чувственной депривации Джона Лилли. Депривация разрушает личностную самооценку субъекта. Его сосуд. Потом аудитор локализует демона и перепрограммирует его или изгоняет. Такова теория.
— И вы уже кого-нибудь изгоняли?
Он пожимает плечами:
— Разве можно знать наверняка с этими сайентологическими шулерами? А какие планы у вас? Мы работаем всю следующую неделю. Насколько велик ваш интерес?
Это приглашение оказывается для меня полной неожиданностью. Сайентологи и депривационные камеры? С другой стороны, возможность передохнуть от стычек с полицией и внутрикоммунных перебранок была очень заманчива. Однако прежде, чем я успеваю ответить, доктор, прислушиваясь, поднимает руку и останавливает меня:
— Вы ничего не слышите? Мужские голоса?
Я тоже прислушиваюсь. И когда шум его дыхания стихает, я различаю доносящийся из-за изгороди нарастающий топот, словно там идет потасовка взвода солдат. Или игра в бейсбол. Я сразу же понимаю, в чем дело, еще до того, как доктор устремляется к пролому. Это может быть только Хулиган.
Наш автобус в тихом зареве рассвета выглядит столь величественно, будто он плывет над землей, хотя двигатель выключен и Хулиган не сидит за рулем. Он бродит за стоянкой между поблескивающими лужами. Похоже, он уже где-то успел надыбать кислоты и теперь вальсирует за автобусом, швыряет молоток и несет какую-то высокооктановую ахинею.
— Невероятно, но вы все были свидетелями этого движения — одна сотая секунды, а может быть, еще быстрее! Ну и что вы на это скажете, зашоренные скептики? Вы видите, как работают синапсы и сухожилия всемирного чемпиона. Что? Еще раз? Он опять неудовлетворен. Похоже, он хочет повторить попытку и побить собственный рекорд. Три-четыре — считайте обороты — пять-шесть — кто первый? В какой руке? ...восемь-девять... в любой. Хулиган, какая разница... одиннадцать-двенадцать-тринадцать....
Он закидывает свое тяжелое орудие за спину и в последний момент ловит его между ног за мокрую от росы рукоятку. А если промахивается, то принимается вокруг него приплясывать, изображая отчаяние, проклиная собственную неуклюжесть, скользкую ручку и даже звезды — за то, что они его отвлекают.
— Промах! Но еще ничего не потеряно! Неужто его претензии тщетны? Стихии находят самое слабое место для своего вторжения. Или его смущают эти многоглазые звезды, пялящиеся на него? — и он снова наклоняется, поднимает из лужи молоток и, рассеивая брызги, начинает вращать его над головой. — Нет, только не он! Не прославленный Мокрорукий Хул! Уберите кинокамеры. Никаких съемок. Это акт самопожертвования...
Я уже неоднократно такое видел, и потому предпочитаю смотреть на доктора. Старик рассматривает это явление из-за изгороди с сосредоточенным вниманием интерна, наблюдающего за патологическим поведением пациента из-за стекла. Однако по мере того, как Хулиган усердствует все больше и больше, сосредоточенность сменяется изумлением.
— Это же и есть демон, — шепчет Вуфнер, — выпущенный из своего котла!
Он отступает от изгороди и поворачивается ко мне.
— Так, значит, доктор Дебори, все это не газетная утка? Вы занимаетесь его изгнанием с помощью химических средств? Очень впечатляюще. А как вы относитесь к угрозе побочных эффектов? — он кладет руку мне на плечо и с очень серьезным видом заглядывает в глаза. — Не превратит ли столь сильная доза человека в то самое, от чего он пытается избавиться? Ах, не смотрите на меня так! Я шучу. Насмешничаю. Эксперименты, которые вы проводите с вашим автобусным семейством, заслуживают самого пристального внимания...
