— Что? Хэнк? — Я отталкиваюсь от песка, где бросила меня эта шайка. — Хэнк? — И сквозь тюль пены, на миг замерзшей в воздухе, я вижу, как он перебирается через каменный мол. Не бежит — шагает быстро, но не бежит. Кулаки сжаты, энергично отмахивает руками, башмаки расплевывают песок, но он не бежит. А они бежали, эта Пластмассовая Шпана, все пятеро, бежали так, будто за ними гнался сам дьявол. Но Хэнк — просто шагает. Ни на секунду не утратив самообладания… Ли оглядывает пляж сквозь заляпанные пеной очки. Он видит, как уносятся прочь тинейджеры по мере приближения Хэнка. («О, Отец Небесный, зрю твой свет извечный!») Он следит за Хэнком, по-прежнему барахтаясь в волнах, прибитый к борту машины. Он не стремится ни на берег, ни на глубину — но, минутку! Как очутился здесь Братец Хэнк вместо своей Дикой Орхидеи? — он так и не определился, куда податься, пока наконец всепоглощающее любопытство не пробивает брешь в тупике, и тогда Ли неуклюже продирается сквозь снежную пену на пляж, где Хэнк поджидает его, руки в карманах. Ладно-ладно, суета, может, и дурная, но ничью успеется объявить и в какой-нибудь другой день… даже в воду не бросился меня спасать — такое вот самообладание… нет, минутку: что он тут делает вместо… стоял себе на берегу, в карманах руки, наблюдал, как я с боем вырывался из плена прибоя.
— Блин, Ли, — утешил он меня, когда я подполз достаточно близко, — если ты — не самая жалкая реклама купального сезона на свете, я съем свою шляпу.
Я не сподобился ответить что-нибудь остроумное. Я плюхнулся на песок, задыхаясь, отфыркиваясь и чувствуя себя так, будто наглотался соленой воды на весь свой вес:
— Мог… бы… хотя бы…
— Сейчас я тебе одну умную вещь скажу, — заявил Хэнк, ухмыляясь сверху вниз. — Когда в другой раз с друзьями купаться пойдешь — лучше плавки надень, а не вельветовые брюки и спортивную куртку.
— Друзья? — прохрипел я. — Банда отморозков… чуть не убили меня! Ты чуть не опоздал… они едва меня… не утопили!
— В другой раз прихвачу с собой сигнальный горн и протрублю кавалерийскую атаку. Кстати, они подводили какой-нибудь базис под свой порыв — тебя утопить?
— Еще какой… насколько я помню. — Я по-прежнему лежал на боку, волны глодали мои ноги, и мне пришлось задуматься, припоминая, какой же базис они подвели. — А, ну да… потому что я Стэмпер. Такой был базис.
— Более чем достаточный, сдается мне, — сказал он и наконец соизволил нагнуться и помочь мне подняться на ноги. — Давай-ка заедем к Джоби и переоденем тебя в сухое. Мда. Ты только посмотри на себя. Это что-то. Его чуть-чуть банда отморозков не утопила — а стекляшки на месте! Честное слово, это что-то…
— Да ладно. А ты что тут делаешь? И где Вив — устриц собирает?
— У меня тут джип припаркован, за той грудой плавника. Пошли. Эй! Хватай туфли, их волна заграбастала!
Когда Ли отвоевал свои туфли, Хэнк уже шел обратно по пляжу тем же спорым шагом. Откуда явился ты, брат, будто Мефистофель в лесоповальных говнодавах? (Все больше света проникает в яму. Маленький мальчик стучит по затекшим бедрам, охваченный предвкушением: «Да! Да! Да, Господи, да!» — ближе, ярче, постепенно…) Почему ты пришел вместо нее?
— Что ты здесь делаешь? — повторил я, вприпрыжку пытаясь угнаться за ним.
— Кое-что случилось. Джо Бен пытался тебя найти после службы, но ты пропал. Он позвонил мне…
— А где Вив?
— Что? Вив не смогла приехать. Я попросил ее остаться и помочь Энди сосчитать бревнышки… Потому что у нас тут запара нарисовалась. Джо позвонил, говорит, что собрались Ивенрайт с парнями, и главная профсоюзная акула тоже приплыла. Джо говорит, они пронюхали все что можно про нашу сделку с «ТЛВ». Все в курсе. И весь город зубами скрипит…
Да ты просто заревновал, победоносно думает Ли. И выдумал предлог, чтоб не пустить ее ко мне! (Постепенно — ярче и ближе…)
— Поэтому ты приехал? — спросил я, чувствуя, как мое разочарование оборачивается тайным торжеством… И твоя ревность дала мне силы, чтоб заставить луну повременить еще месяцок. — Вместо Вив?
— Блин! Да, это я — и приехал вместо нее, — ответил он, хлопая по штанам, отряхиваясь от песка, подцепленного, когда он помогал мне встать. — Вроде сказал уже один раз. Что с тобой? Эти придурки тебе голову отшибли, или что? Пошли! Залезай в джип. Надо бы заехать в «Корягу» и прикинуть, откуда и куда ветер дует.
— Ладно, брат, — я завалился на заднее сиденье. — Я с тобой.
Мой отходняк сошел, и, несмотря на холод, я горел внезапным воодушевлением: он явился вместо нее! Он уже озабочен возможной картиной! Тщедушный зародыш моего плана рос стремительно, как мне и не мечталось… Они пересекли пляж. Хэнк впереди, а Ли, угрюмо-возбужденный, позади: мы связаны, брат, скованы вместе до конца дней, как те птички и волны, что неизбежно играют в унисон эту песню терпения и трепета. Так и мы строились друг под друга долгие годы, я чирикал в дудочку и клевал блошек, ты — басил тромбоном и рокотал (Все ближе и ярче, этот свет почти что здесь. Маленький мальчик затаил дыхание пред сиянием грядущего спасения…), но теперь, братец, мы меняемся ролями, теперь ты играешь мелодию паники на хнычущей свирели, я же вступаю меланхоличным долгим трубным ревом терпения… и я смотрел в будущее с уверенной усмешкой.
«Я у тебя прямо за спиной, братец. Веди, веди…»
Шаги Ли растягиваются: он пытается угнаться за Хэнком. Индианка Дженни готовит душу к очередной атаке на свой обезмуженный мир. Старый дранщик опорожняет последнюю бутылку и решает выдвинуться в город, покуда не совсем стемнело. Тучи роятся над морем, раззадоренные близостью ночи. Ветер взмывает ввысь над трясиной. Дюны темнеют (мальчик видит свет). В горах за городом, где ручьи истосковались по зиме, просыпаются зарницы, расправляют крылья в мрачных ельниках: избела-оранжевое и черное — как раз для Хэллоуина… (И затем, наконец, по прошествие стылых минут или часов или недель — он и понятия не имеет — земля над страждущим ребенком провернулась в достаточной мере. Свет явлен во всей силе. И сияние спасения — не что иное, как та самая луна, что заманила его в дюны, худосочный очисток луны постепенно переползает в центр жалкого лоскута далекого неба)…в означенном небе… («Ли-ииланд…») в означенном мире.
— Ли-ииланд… Ли-иииланд…
Мальчик не слышит: он уставился на луну, тонюсенький осколок месяца, повисший меж звезд последней улыбкой Чеширского кота — все сгинуло, кроме черной рамки на память да ехидной ухмылки… и на сей раз мальчик плачет не от холода, не от страха и вообще ни от чего такого, что когда-либо прежде выжимало из него слезы…
— Лиланд, малыш, отзовись!.. — Зов повторяется, ближе, но он не отвечает. У него такое чувство, будто голос его, как и его рыдание, заперты под студеным запором ветра. И уже не выбраться никому и ничему. — Лиланд? Малой?..
Яма проваливается все глубже и глубже в землю, и туда же проваливается его сознание, как вдруг что-то падает ему за шиворот. Песок. Он поднимает глаза: лунная ухмылка исчезла! В дыре — лицо!
