Он затрясся еще сильнее. Я испугался, что он свалится с уступа, но он вдруг перестал и, подняв ладонь, прислушался. Барабанный бой и пляски прекратились. То, чего ждали там, видимо, явилось.
В освещенный круг вошли два ковбоя. Я увидел, что это рыжие близнецы, которые подгоняли мулов Буффало Билла сигарами. Выглядели они более пьяными и задиристыми, чем в прошлый раз, и шли в сопровождении пяти-шести дружков. Они перемолвились с дядей Чашкой и, видимо, пришли к какому-то согласию. Старик принял мешочек табаку и поманил кого-то. Из темноты возникла грушевидная фигура, за которой тянулась длинная веревка. Фигура была одета как будто бы в женский алый халат. Сандаун отвернулся и с отвращением сплюнул.
— Это Приятный Ястреб и Оладья. Неудивительно, что нас считают коварными.
Увидев, к чему тянулась веревка, я рискнул предположить, что Приятный Ястреб — вероятно, человек. Животное стояло, растопырив ноги, и бессмысленно смотрело на костер. Это, надо полагать, была Оладья. Один из близнецов вынул бумажник и отсчитал на бочку несколько купюр.
— Этим дуракам хватит глупости сесть на Оладью, — сказал Сандаун, — Приятный Ястреб разденет их до последней нитки.
Приятный Ястреб пересчитал деньги на бочке и покачал головой. Недостаточно. Другие ковбои добавили до нужного количества. Грушевидный индеец вынул из кармана халата рулончик денег и уравнял их ставку. Лошадь смотрела на костер.
— Надо сказать, с виду эта Оладья — ничего особенного, — заметил я, — Не сравнить с Мистером Суини.
— На Мистере Суини ездили. На Оладье пятнадцати секунд никто не усидел. И десяти, и пяти. Увидишь.
На глаза сонной лошади надели повязку. Один из рыжих близнецов вскочил на нее. Приятный Ястреб передал рыжему поводья. Взявшись за край повязки, он посмотрел на всадника: готов ли тот. Ковбой кивнул. Картинным жестом индеец сдернул повязку. Ничего не произошло. Друзья ковбоя начали отсчет. Ленивая лошадь подняла, повернула голову и с сонным, презрительным выражением посмотрела на своего седока. Посмотрела секунду-другую, потом сделала несколько мелких шажков — и прыгнула. Не вперед и не вверх, как нормальная брыкливая лошадь, а назад, как прыгун в воду с обратным сальто. С тошнотворным стуком она приземлилась на спину, примяв наездника.
Сандаун опять сплюнул.
— Удивительно, что до сих пор никто не пристрелил этого жулика вместе с лошадью.
Казалось, что именно это и сделает сейчас другой близнец, но друзья его удержали. Лошадь встала на ноги, а они подняли придавленного товарища. Одна рука у него была согнута в локте под неправильным углом. Его увели в темноту. Лошадь как будто уснула. Приятный Ястреб поцеловал ее в нос.
— Эту лошадь надо объявить вне закона, — сказал Сандаун. — Никто не может ехать на таком выродке.
— Я могу, — сказал я.
Паника из-за чая улеглась, и мною опять овладело легкомыслие.
— Что ты можешь? — спросил Сандаун.
— Ехать на ней. Прямо сейчас могу ехать.
— Ты что, не видел? Это подлая лошадь. Приятный Ястреб и Оладья годами облапошивают всех подряд, от Калифорнии до Канады.
— Может, мы в Теннесси знаем кое-какие фокусы, которых Ястреб и Оладья не знают.
— Может, ты хочешь спину сломать?
— Хочешь пари?
Задумчиво глядя на меня, Сандаун покусал монету. Потом пожал плечами и встал. Мы сплыли по откосу под луной, как два призрака, плывущие сквозь сон. Входим в освещенный круг. Все смотрят. Лошадь стоит с завязанными глазами. Сандаун и Приятный Ястреб держат поводья. На этот раз лаптем на ней — я.
— Раз — заплати? — нараспев говорит Приятный Ястреб. — Два — проходи?
— Заткнись, — рявкает Сандаун. И поворачивается ко мне: — Подождал бы, Маленький Брат. Пока не пописаешь этим чаем…
Тут до меня доходит, и я смеюсь.
— Пис-чаем в фиг-ваме.
— …три — приготовься…
— Сорок две чашки, и фигвам. Сила!
— …четыре — беги!
Приятный Ястреб сдергивает повязку. Оладья поворачивает голову, чтобы презрительно посмотреть на нового лаптя. Я поворачиваю ей поводом голову еще круче и хватаюсь за уздечку. Я нагибаюсь и со всей своей пьяной силы впиваюсь зубами в ее нежный нос.
Бедная скотина хочет засеменить, но голова ее вывернута. Она может только ковылять по узкому кругу. Я слышу, как кричит Приятный Ястреб и считают ковбои.
— …три… четыре… пять…
Только благодаря росту я могу дотянуться зубами до ее носа. Никто другой бы так далеко не достал. Круг за кругом делаем мы с лошадью, а Приятный Ястреб кричит нам, махая повязкой, как белым флагом:
— Кусать нечестно! Нечустно!..
А ковбои считают:
— …тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать! Ура теннессийцу!
Даже индейцы кричат.
Я слез с лошади, Сандаун кивнул, а старик Чашка-с-Верхом отдал мне честь. Ликовали все, кроме Приятного Ястреба. Он промокал нос лошади салфеткой и продолжал меня отчитывать.
— Если внесешь ему инфекцию, я пойду к шерифу!
Ковбои гикали. Барабаны снова застучали, танцы возобновились. Искры, кружа, взвивались в небо. У меня был трудный день и богатый событиями вечер. Не мешало поспать. Я вошел за Сандауном в вигвам. Развернул постель и лег. Поселок затихал. Где-то еще барабанили несколько барабанов. Дети не плакали. Собаки не лаяли. Отсветы костра взбегали по шестам вигвама, как красные ящерицы. Взбежав до верха, ящерицы превращались в серых змей и уползали к звездам.
Я гладил большой медной монетой щеку. Она была вторым по ценности призом из всех, доставшихся мне за жизнь, — вторым после поцелуя и платка.
— Сорок две чашки. Ха-ха.
— Спи, — приказал из темноты Сандаун, — Пока не захлебнулся.
— Сорок две чашки, и фигвам захлебнулся в моче-чае.
Тут я умолк: змеи превращались в табуны крохотных лошадок — и я не хотел их спугнуть.
Глава двенадцатая
Корону за коня
Так что второй день я встретил в почти таком же похмелье, как первый. Но не таким обалделым. На этот раз здоровенный бычок, мчавшийся по арене, был в фокусе, и я пришпоривал Стоунуолла с уверенностью. Лассо мое полетело быстро и точно. Бычок повалился, я мигом спешился, накинул путы и картинно взмахнул рукой. Публика одобрительно зашумела, и я помахал еще. И уже раскатал губу. Подавайте ваш приз; сегодня я на коне.
Я задержался у выездных ворот под судейскими местами — посмотреть, как пойдут дела у соперников. С секундомером сидел Сесил Келл. Он помахал мне и показал секундомер. Я не разглядел цифр, но знал, что лучшего времени никогда не показывал. Он передал секундомер Оливеру Нордструму. Нордструм присвистнул и передал Буффало Биллу. Старый разведчик сидел в секции для почетных гостей, рядом с гигантом-борцом. Он смотрел в полевой бинокль на ворота, откуда выпускали бычков.
