Единственный отклик пришел из той же «галерки»:
— Тогда я пас, мэм. Я торонтец!
Зрители рады были бы посмеяться и разойтись по домам. Но у журналистки на этот счет были другие планы. Осуждающим взглядом она пригвоздила их к местам. Сесил Келл подыграл ей со своей стороны поля:
— Тут не только Пендлтон. Тут Арлингтон и Уолла-Уолла, тут Льюистон и Уиннемакка и даже далекий Чико. Тут все, кого смешил, изумлял или, черт возьми, повергал в трепет Джордж Флетчер!
Настойчивость Келла оказала не больше действия, чем призывы журналистки. Нет, люди сочувственно отнеслись к предложению — видно было по их кивкам, — но на большее их, кажется, не хватило. Они отупели от усталости и были раздосадованы неожиданным осложнением. Кроме того, им надоело находиться в толпе; хотелось только убраться восвояси и мирно поужинать без чужих.
Журналистка с отвращением отвернулась от них и целеустремленно затопала к нам. Публика снова загудела и заерзала. Еще минута, и она рассыпется не хуже старого седла Джорджа. Я решил, пока не поздно, вставить и от себя слово.
— Мистер Келл! — крикнул я, — Разрешите отдать седло Джорджу. Для роупера оно слишком тяжелое, а для южного джентльмена слишком вычурное. Да если бы не советы Джорджа, я ни за что бы…
— Нет, сынок, ни в коем случае! — Мистер Келл вышел через пролом в ограде и зашагал по грязи, со шляпой и ножом в одной руке и деньгами в другой, — Это не благотворительность. Это — справедливое дело, как сказала мисс Роуз. Ты получишь то, что тебе причитается — четыреста долларов, насколько помню, — даже если мне самому придется целиком купить эту историческую шляпу, — Он подвигал ею перед собой, как тамбурмажор, — Кто еще претендует?.. Продано… продано…
Выручил его Сандаун.
— Подождите, — раздался монотонный голос индейца. — Может быть, я хочу три куска. Один для меня, один для жены и один — на дерево за нашей избушкой в Айдахо.
В ответ ему презрительно заблеял Буффало Билл:
— Какое еще дерево, индеец Джек? Стоеросовое?
Прежде чем ответить, Сандаун, прищурясь, смотрит на старого охотника. Он не кричит. Даже не повышает голоса. Но голос его прорезает расстояние, как обсидиановые ножи в той байке.
— Это погребальная сосна, мистер Коди. Желтая сосна, с дуплом от молнии. В дупле лежат кости нашего маленького сына. Она очень старая и вся в шрамах, но стоит живая и еще постоит. Я говорю этому дереву молитвы. И в церкви за него благодарю. Когда уезжаю, всегда стараюсь привезти ему хороший подарок. Что скажете, мистер Коди? Я слышал, старейшины черноногих говорили: «Буффало — Орлиный Глаз». Они говорят, что вы знаете привычки индейских духов не хуже индейцев. Поэтому спрашиваю: как думаете, кусок шляпы Джорджа Флетчера будет хорошим подарком дереву? Или это тоже «дурацкие индейские россказни»?
Старик набрал в грудь воздуху и поднял палец в перчатке, готовя напыщенную саркастическую тираду. Но что-то его остановило. Думаю, он мог вспомнить тогдашнее свое замечание в поезде насчет «индейских россказней». Позже я узнал, что они с женой тоже потеряли ребенка, шестилетнего сына. Он умер во время эпидемии гриппа. Я узнал, что и Сандауну было об этом известно. Старик опустил руку и обмяк.
— Я думаю, дереву понравится кусок этой шляпы, мистер Джексон. И маленьким косточкам тоже.
— Спасибо, мистер Коди. — Сандаун вынул из-под рубашки брякнувший кошель и стал развязывать шнурок, — Тогда мне три куска, мистер Келл.
Над стадионом установилось полное безветрие; слова повисли в воздухе как дым. Сделалось так тихо, что слышно было звяканье серебряных долларов, отсчитываемых Сандауном. Однажды зимой я сел на пароход от Астории до Сан-Франциско, чтобы послушать знаменитого оратора Уильяма Дженнингса Брайана
[55]
. В зале было десять тысяч сидячих мест, и еще многим из нас пришлось стоять. Собрались там по случаю публикации фотографий Эдуарда Кёртиса
[56]
. Речь Брайана была озаглавлена «Нарушенные обещания, сломленные народы — трагедия исчезающего американца». Он начал с Покахонтас, спасшей жизнь Джону Смиту
[57]
. Напомнил нам о Скванто
[58]
, принесшем кукурузу и бататы пилигримам в наш первый День благодарения.
Рассказал о кавалерийских набегах и бойнях, о договорах и предательствах. Подробно описал болезни и вымирание чероки на Дороге слез
[59]
, заставил нас самих почувствовать, как зазубренная лава режет ноги вождя Джозефа и его последователей, отчаянно устремившихся к свободе
[60]
. Оратор-златоуст говорил без бумажки и без перерыва. Не было сердца, которого он не тронул бы, не было глаза, из которого не выдавил бы слезу. У него ушло на это три с половиной часа. Сандаун растрогал втрое больше народу за тридцать секунд — и растрогал сильнее. Когда индеец отсыпал в ладонь пятнадцать серебряных долларов, Прерия Роз сняла с головы отороченную бархатом корону и протянула мистеру Келлу.
И тут началось. Серебряный звон пятнадцати кругляков словно отпер запоры. Люди повскакали с мест. «И мне кусок!» — раздался всеобщий ор, и повалила сюда вся американская пестрядь: сшитые на заказ деловые костюмы и стираные-перестиранные синие рубашки, бесшабашные канотье и суровые котелки катал, стоптанные башмаки и модные лакированные туфли прямо из Парижа, — вставали с хохотом и радостными криками и, грохоча ногами, с деревянных трибун волнами катились вниз по лестницам, бум-бум-бум!., дети, смеясь и выдергивая руки из родительских; расфуфыренные матери, болтая и пытаясь удержать детей, отцы, обмениваясь сигарами и хлопая друг друга по спинам… Синий Воротничок с Супружницей и Пацаненком бок о бок с Деловым Костюмом, Хозяйкой Дома и Прямым Наследником… бум-трам-бум, все вместе в счастливом согласии, потому что только этого они и ждали: вылезти из тесноты трибун, спуститься на широкое поле, почувствовать под ногами землю, пнуть ком, поднять немного пыли перед тем, как попрощаться и пойти домой.
