Он не знал, что возразить. По мере того как приближалось время отъезда, Мари не спускала с него глаз, жадно в него всматриваясь, — как стала бы пить, предчувствуя жажду и зная, что источник влаги иссякнет. Он попросил разрешения закурить.
— Вы поедете домой на рождественские каникулы? — спросила Тереза. — Меньше чем через три месяца вы снова увидитесь.
— Три месяца! — повторила Мари.
Она наклонилась над столом, и упавшие на лицо волосы обнажили ее некрасивые уши. Не переставая крутить кольцо на пальце левой руки, она улыбалась Жоржу. Тереза нашла, «что его внешность и манеры оставляют желать лучшего». Помада плохо сдерживала вихры непокорных волос, которые топорщились, придавая ему вид галчонка. Несколько раз Тереза перехватывала взгляд его раскосых глаз, который он устремлял на нее и тотчас же отводил. Ел он не спеша, хотя на тарелках обеих женщин уже давно ничего не было. Он ни отчего не отказывался, долго возился с сыром и фруктами и осушал свой бокал шампанского, как только его наполняли.
— Пора, моя дорогая, — сказала Тереза. — Месье Фило снесет вниз твой чемодан.
В момент расставания Мари крепко обняла мать. Тереза с несколько излишней поспешностью освободилась из ее объятий.
— Будьте благоразумны, — сказала она.
И вот опять она осталась одна. Какая-то тревога, какое-то приятное возбуждение еще владели ею. Она взяла книгу, но не могла читать. «Я ничего не разрушила, ничего не испортила, — говорила она себе. — В конечном счете я даже помогла Мари, и если этот брак состоится…» Она подумала о своем отказе от имущества, подумала на этот раз без всякого удовольствия, пожалуй, даже не без некоторого беспокойства. Сделанный ею красивый жест уже не льстил ее самолюбию. Сейчас она ясно видела, как эта жертва отразится на всей ее жизни. Она попыталась успокоить себя: «Они на это не согласятся… или же станут выплачивать мне ренту, вполне достаточную для жизни, и это будет лучше той неуверенности, в какой я живу в настоящее время… Одним словом, это может оказаться для меня даже выгодным…» Она рассмеялась: «Ни один хороший поступок даром не пропадает». Тереза только слегка подрумянилась и потому очень удивилась, увидев в зеркале свое раскрасневшееся лицо. Она выпила немного шампанского: очевидно, этим все и объяснялось. Отчаяние, владеющее нами, ослабляет свои тиски чаще всего по какой-нибудь незначительной причине физического порядка: ночь спокойного сна, стакан вина… Отчаяние притворяется, что оно ушло, в то время как оно только отступило на несколько шагов; мы знаем, что оно вернется, но, как бы то ни было, сейчас оно не с нами; мир — хорош; может быть, нам предстоит жить еще долгие годы? Пока человек жив, никакое его одиночество не может считаться окончательным. Мы не знаем, кого мы можем встретить сегодня вечером или завтра: столько человеческих существ встречается на нашем пути! В любую минуту может зародиться искра и возникнуть ток. И вот сегодня вечером Тереза находится под впечатлением радости — она не чувствует своего больного сердца. «Может быть, я еще не умру, — думает она, — может быть, я еще буду жить».
Открыв окно, она наклонилась над слабо освещенной, но еще шумной улицей. В магазинах с грохотом опускали железные ставни. Черные лимузины скользили по асфальту мостовой и отрывисто лаяли на перекрестках. Скрип автобусного тормоза заглушал все остальные звуки, но не тот, который она скорее угадала, чем услышала, — звук отворяемой наружной двери; затем из передней донеслись голоса Анны и какого-то мужчины. Тереза закрыла окно и увидела Жоржа Фило, стоящего перед ней с непокрытой головой. Пальто он не снял. В это мгновение она почувствовала боль в сердце. При виде ее судорожно сжатых челюстей и сурового выражения лица, вызванного страданием, юноша решил, что она сердится на него за то, что он вернулся.
— Вы что-нибудь забыли?
Он пробормотал, что хочет только сообщить ей о Мари: все обошлось хорошо, место он ей нашел. Тереза села, наклонилась вперед, стараясь успокоить боль, и замерла подобно тем насекомым, которые притворяются мертвыми, когда на них нападают. Задыхающимся голосом она предложила ему сесть. Тогда он понял, что она, может быть, не сердится, что она страдает.
— Простое недомогание… Сейчас мне уже лучше. Прошу вас обождать несколько минут…
Было слышно лишь тиканье стенных часов да звуки радио из соседней квартиры. Он старался не смотреть на это мертвое лицо. Но взоры его беспрестанно возвращались к этому высокому лбу, почти без морщин; он не мог не смотреть на эти опущенные веки, на синие круги под глазами, на этот рот, не только закрытый, а как бы с усилием сжатый. И вдруг он заметил, что она тоже наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. Он покраснел и слегка повернул голову. Она выпрямилась:
— Мне уже лучше. Расскажите о Мари. Она уехала довольная?
Да, ему так казалось.
— Что она вам говорила?
Он не решился ответить: «Мы главным образом говорили о вас…» Но не представлялся ли ему сейчас удобный случай получить от нее разъяснение по крайне интересующему его вопросу? Как он говорил Мари, для него ничего не значило, что ее мать в один прекрасный день почувствовала желание во что бы то ни стало стать свободной… Невероятной только казалась ему версия обывателей Сен-Клера. Как представить себе, что женщина, чье страдальческое лицо в эту минуту обращено к нему, могла день за днем подливать яд малыми дозами, могла поддерживать чью-то длительную агонию? Мари тоже не считала это возможным. Правда, снимая с матери часть вины, она действовала в интересах своей любви: только это было для нее важно. Но она не знала, что ответить Жоржу, поразившемуся, отчего она не продолжала дальше своего допроса: «Ваша мать соглашалась отвечать на ваши вопросы, и вы этим не воспользовались! Конечно, это тяжело, но нет ничего хуже сомнений. На вашем месте я не успокоился бы до тех пор…» Она только сказала ему, что он теперь познакомился с Терезой Дескейру и, следовательно, сам может продолжать это дознание. Он запротестовал: «О! Меня все это интересует только из-за вас». Эти слова доставили ей огромную радость, и сейчас в поезде она, вероятно, повторяет их про себя. Мари не знала, что Жорж солгал: тайна Терезы вызывала в нем живейший интерес, Мари же здесь была ни при чем. Не о Мари думал он, когда поднимался по этой лестнице, звонил у дверей этой квартиры. Но когда Тереза стала настаивать: «Вы не хотите сказать, о чем вы с ней разговаривали?» — он уклонился от ответа. «О чем можно разговаривать с молоденькой девушкой?» — повторял он пренебрежительно. Тереза улыбнулась. «Главное, — сказала она, — чтобы девочка уехала довольная». Он высказал опасение, что дал Мари повод к слишком большим надеждам, он так боится, чтобы впоследствии ее не постигло разочарование… Наблюдая за Терезой, он видел, что его слова не раздражали ее.
— Мари не рассчитывает, что этот вопрос решится в ближайшем будущем. Это важно уже потому, что таким образом можно выиграть время. Что бы вы ни решили, вы всегда успеете ее подготовить. Этим летом у нее будет возможность видеться с вами ежедневно. Она может попытать свое счастье.
Его радовало, что Тереза говорит так беспристрастно: по-видимому, она действительно не такая мать, как другие. Она все понимает.
