Он впился в больного взглядом своих голубых глаз, а тот сидел, опустив голову, и наблюдал за ним исподлобья.
— Понадобится для чего?
— Чтобы заставить вас вернуть награбленное, — спокойно ответил Градер.
— Э-ге-ге, голубчик! Это кто же тут должен вернуть награбленное? Да вы наглец, как я погляжу! Не вынуждайте меня высказывать все открытым текстом. Я готов разорвать договор о продаже, если Андрес вернет мне деньги… Но может быть, вы уже заранее распорядились средствами вашего сына?
Последние слова слышали только Градер и Андрес. Градер мгновенно побледнел, а сын взял его за руку и сухо отчеканил:
— Что подписано, то подписано.
В наступившей тишине Матильда произнесла упавшим голосом:
— Я тоже, детка, полагала, что у вас с Андресом полное согласие: о вашей свадьбе уже толковано-перетолковано. Ты и сама так часто о ней говорила. Но я не стану оказывать на тебя давление…
Катрин парировала дерзко, что, дескать, и не стоит тратить силы понапрасну. Матильда пожала плечами и вышла, ничего не ответив, а за ней — Габриэль и Андрес.
Деба и Катрин некоторое время прислушивались. Старик велел дочери посмотреть, не стоят ли ушедшие в коридоре. Она приоткрыла дверь: никого.
— Вот видишь… Что я тебе говорил? Зачем дразнить людей? Ты хотела взглянуть на их лица? Ты довольна? Я тоже, не скрою. Но теперь… Ты слышала, что сказал Габриэль? Он отсюда не уедет!
— Подумаешь! — бросила Катрин, поправляя подушки больному.
— Разве ты не знаешь, что этот человек способен на все? — простонал он.
— Да что он может нам сделать?! — воскликнула она.
— Говори тише, — прошептал отец. — Ты его не знаешь. У меня есть о нем сведения. Я тебе не рассказал и половины того, что мне известно. Тебе еще рано слушать такие вещи.
Старик дрожал. Нежная улыбка озарила некрасивое лицо Катрин, она погладила отца по голове.
— Ну не съест же он нас, каким бы он ни был прохвостом… Пока что мы его обвели вокруг пальца, или я ошибаюсь? — проговорила она с какой-то животной радостью.
— Я болен, Катрин. Не смертельно, как они думают, как они надеются, но астма меня подкосила. Конечно, в таком состоянии я могу прожить еще долго. Клерак мне это уверенно сказал… Не далее, как вчера. И все же я беззащитен… — Он задохнулся, помолчал, потом продолжил: — Берегись, детка, я не знаю, что они замышляют… Пока Градер здесь, надо быть начеку. В конце концов он уедет: кое-кто в Париже об этом позаботится. Он и не подозревает, что я переписываюсь с этой его Алиной. По счастью, она его крепко держит. И все-таки я вздохну свободно, только когда он отсюда уберется.
— А мама-то! Ты видел? — спросила вдруг Катрин. — Какова! Бровью не повела! Я с нее глаз не спущу…
Нет, он не мог ее видеть, поскольку она стояла позади его кресла.
— Может, в конечном счете она и довольна, что я не хочу за Андреса, — сказала Катрин.
Она глядела в пространство.
— Остерегаться надо не мамы, а этого типа, бандита… Не нравится мне, когда он притворяется тихоней. Будь чрезвычайно осторожна, девочка, следи за всем, особенно на кухне… За огнем присматривай. Не выходи на улицу в темноте. — Он прервался, откашлялся. — Надо тебе заглянуть в счета: Андрес — внук фермера, в глубине души он всегда на их стороне и против меня. Говорят, он любит землю… Играть на руку тем, кто наживается за наш счет, не значит любить землю. Посмотри, как он позволяет отцу обкрадывать себя. Так и с нашими должниками: он им все прощает. Слабак. Не хватало только, чтобы он стал тут хозяином. Короче, следи за ним.
— Не беспокойся, они все у меня под наблюдением, — ответила Катрин.
VII
— Андрес немного успокоился?
— Да, он лег и закрыл глаза. Я положила ему на лоб мокрое полотенце.
Прошло не более часа с той минуты, как старик Деба открыл карты. Матильда вошла в комнату, которая по-прежнему оставалась для нее комнатой Адила, хотя жил в ней Габриэль, и тихонько закрыла за собой дверь.
— Я часто видела Андреса в гневе, — сказала она, — у него еще в отрочестве случались приступы безумной ярости. Но такого, как сегодня, никогда. Разумеется, это тяжелый удар…
Матильда присела на кровать, Градер курил, зажав сигарету губами и засунув руки в карманы.
— Меня удивляет, — продолжала Матильда, — что он так болезненно это воспринял. Я сказала, что он в гневе… Нет, он страдает. Он любит землю, как живую. Можно подумать, он потерял любимого человека.
— Ты попала в точку.
Она посмотрела на него вопросительно. Он покачал головой:
— Бедная Матильда! И ты еще хвалилась, что знаешь его! Я только вчера вечером приехал, а мне уже известно о нем больше, чем тебе.
Матильду его слова больно кольнули, и не потому, что она опасалась узнать дурное о тайной жизни Андреса, — нет, ее огорчило, что Градер пользуется таким доверием сына. Значит, утром, пока она спала, юноша успел рассказать отцу все, что скрывал от нее. Однако вслух она произнесла безразличным тоном:
— О, я о многом догадываюсь!
Она лгала: в действительности она и не представляла, на что намекает Градер. Он же прекрасно видел, что она мучается, но ее боль не вызывала у него сочувствия, а лишь бередила старые раны. В этой самой комнате двадцать лет назад обстоятельства вынудили его предстать перед Матильдой без маски, и она впервые увидела его таким, какой он есть. Он до сих пор не мог забыть, как она без чувств рухнула в коридоре. Сегодня она переживала из-за Андреса. Нет, он не ревновал к сыну, просто ему хотелось, чтобы Матильда разделила с ним горечь воспоминаний… Но прошлое умерло для нее безвозвратно, даже сожалений не осталось — это и раздражало Габриэля, ожесточало его. В нем, как обычно при виде чужих страданий, пробуждалось любопытство и желание подлить масла в огонь. Он притворился, что поверил ей:
— Разумеется, такой тонкий, чуткий человек, как ты, не мог не догадаться, что у Андреса есть женщина.
— Я знала это, — кивнула Матильда. Она смотрела на Габриэля широко открытыми глазами и ловила каждое его слово.
— Таким образом, я не удивлю тебя, сказав, как мало мы все теперь для него значим. Это мой сын: он взял у меня готовность добиваться желаемого любой ценой. При этом импульсивен в мать…
Матильда оборвала его:
— Как ты смеешь говорить в таком тоне об Адила! Как ты вообще смеешь произносить ее имя!
Но и сама она воспользовалась именем Адила, как предлогом: горячо вступаясь за нее, она лишь давала волю своей ревности и боли. Градер не унимался:
— Ты не властна тут ничего изменить: Андрес — дитя любви.
— Никакой не любви! — вспылила она. — Он дитя ненависти. Ты ненавидел Адила, а она ненавидела бесовское наваждение, жертвой которого стала. Бедный Андрес! Дитя любви… Не смеши! Скажи лучше: дитя ненависти и раскаяния…
