— Я спокоен на твой счет. Собственно, твоя задача — заботиться об Андресе и отвлекать его внимание. Когда же дело будет сделано, ты сумеешь представить ему все в лучшем свете, я на тебя полагаюсь.
Старик держал Матильду за руку; она едва успела отдернуть ее, когда в комнату вошла Катрин и подозрительно на них уставилась. Матильде не терпелось поскорее поделиться новостью, ею владело радостное возбуждение ребенка, спешащего возвестить о катастрофе. Сразу пойти к Градеру было бы неосторожно — Катрин наверняка за ними следит. И тут она вспомнила, что Градер ушел к Клераку. Теперь ей стало понятно, отчего доктор нагнал страху на Симфорьена. Градер силен, сильнее своего соперника, он парирует удар.
Дождь припустил с новой силой. Матильда дежурила у окна своей комнаты, чуть приподняв занавеску, чтобы дать знак Градеру, лишь только он появится. Ожидание ее не тяготило. Она все равно не смогла бы заниматься ничем другим. Она тоже настойчиво шла к цели: к своему счастью. В чем заключалось это счастье, она еще не осознавала, но тянулась к нему всей душой с того дня, как приехал Габриэль. С помощью Габриэля она добьется своего, он распахнет перед ней двери… Разве она делала что-то дурное? О чем ей беспокоиться? Случись ей идти к исповеди прямо сейчас, в каком грехе она смогла бы себя обвинить? Разве она не обязана предупредить Градера? Речь идет о его жизни, а он — муж Адила и отец Андреса… «На Градера тебе плевать, — шептал ей какой-то тайный голос. — Ты прекрасно знаешь, что тебе от него надо…»
— Мне от него ничего не надо! — воскликнула она вслух.
Матильда, Андрес и Катрин уже сидели за столом, когда вернулся Градер. Со времени известных событий их трапезы проходили в молчании. Катрин, как обычно, ушла еще до десерта и поднялась к отцу. Слыша ее шаги над головой, Матильда была уверена, что никто за ними не следит. Она шепнула Градеру, что ей необходимо поговорить с ним безотлагательно, и в надежном месте. Но где найти такое место, когда дождь согнал всех в дом?
— Приходи вечером ко мне в комнату, — сказал Градер. — Она самая удаленная.
— А если меня кто-нибудь заметит? Подумают, что…
— Во-первых, никто не заметит. И потом, сейчас не до церемоний. Ты ведь хочешь сообщить мне что-то важное? Я догадываюсь… Алина?
Она кивнула. Он поднял сжатые в кулаки руки и уронил их на стол.
— Опять она!
На лице его отразилась такая ненависть, что Матильда отвела взгляд.
XI
Под вечер того же дня Андрес, лежа на постели, докуривал последнюю сигарету из пачки, начатой только утром. Под ноги он подложил газету, чтобы не запачкать покрывало грязными ботинками. В это время Жерсента крикнула ему из-за двери, что его хочет видеть кюре.
— Да, да, он спрашивает вас, месье Андрес… Я провела его в гостиную.
Андрес не сразу связал в уме слова «кюре» и «брат Тота», а когда связал — мигом вскочил: так ведь это и есть ее долгожданное послание, наихудший его вариант. Коли в дело вмешался кюре, значит, надеяться больше не на что. Андрес спустился вниз, не потрудившись хотя бы пригладить волосы. Всклокоченный, с расстегнутым воротом и безумным взглядом он вошел в огромную мрачную комнату, где, несмотря на отопление, царил холод. Вдоль стен между двумя большими консолями под буль стояли накрытые чехлами кресла, над ними висели довольно хорошего качества портреты Дю Бюшей кисти известного бордосского живописца времен реставрации Галлара. Обернутая муслином люстра отражалась на поверхности круглого стола в стиле ампир, заваленного фотографиями, комплектами шашек, стереоскопами. Среди всех этих предметов приютилась и шляпа кюре, чудная, помятая, похожая на дохлую летучую мышь. Андрес исподлобья взглянул на невысокого, коренастого, как и он сам, молодого человека (неудивительно, что Мулер и Пардье их спутали), но не прочел на его насупленном и уже изборожденном морщинами лице ни страха, ни стыда. Слово «священник» воплощало для Андреса набор понятий, к которым никогда не обращался его ум. Мальчишкой он, как и бесчисленное множество его сверстников, принял причастие, потому что так положено, и тут же об этом забыл. Если бы кто-нибудь попробовал тогда разобраться в его душе, то обнаружил бы, что религия представляется ему делом скучным и никчемным, и вспоминать о ней стоит разве только в минуту смерти как о единственном известном способе достойно провести похоронную церемонию, ну, или еще по случаю бракосочетания. Вдобавок Андрес как мужчина испытывал к целомудренному юноше неосознанное, но глубокое физическое отвращение.
— Месье, — начал священник, — вы, наверное догадываетесь, от чьего имени я пришел к вам?
Андрес стоял неподвижно, опустив голову, готовый принять удар.
— Мне известно, — продолжал посетитель, — какие чувства вы питаете к особе, которая небезразлична и мне… Вам следует набраться мужества… Она сделала то, на что я уже и не смел надеяться и что должно вас радовать, как и меня, — ведь вы же ее действительно любите, не так ли? Она вернулась к мужу. Сегодня утром я получил от нее письмо…
— Ах, вот оно что! — перебил его Андрес с ненавистью в голосе. — Вы добились-таки своего…
Аббат заметил робко, что решение Тота удивило его самого: он на такое не рассчитывал и теперь даже смущен, но Андрес бросил ему в ответ:
— Вы сильны… Правильно говорят: у вашего брата крепкая хватка…
— Нет, месье, я не силен.
Андрес не отличался особенной чуткостью, и все же его тронул тон, каким были произнесены эти слова. Он поднял глаза на кюре и впервые посмотрел на него как на брата Тота. Казалось, никакого сходства с сестрой, однако же Андрес разглядел на изможденном лице священника знакомые изгиб рта, переносицу, взгляд… Все это у него теперь отняли.
— Вы не знаете… — вскрикнул он. — Я прощаю вас, вы не можете знать…
Аббат робко взял его за руку, Андрес ее не отдернул.
— Вы как священник, — проговорил он, — не можете понять, что такое любовь.
В ответ он, к своему удивлению, услышал короткий смешок и опять взглянул на собеседника.
— Вы так думаете? — спросил тот и снова отрывисто засмеялся, а потом бесстрастным голосом исповедника добавил: — Вы любите сильно, но надо любить еще сильней: надо отказаться от нее…
Андрес пришел в ярость, вспылил:
— Оставьте ваши россказни! Я, видите ли, должен отказаться от нее для ее же счастья! Вы меня за идиота держите? Увидите, я ее найду! Найду!
— Это несложно, месье. Настичь загнанную лань… Но я пришел просить вас, — голос кюре дрогнул, и слезы подступили к горлу, — человека доброго, заступающегося за бедняков, просить вас пожалеть ее. О себе я не говорю. Вы не представляете… Вы молоды… Впрочем, именно поэтому вы можете понять, во что превратилась моя жизнь. Вероятно, Тота вам что-нибудь говорила… Мне тоже всего двадцать шесть лет. Меня все ненавидят или презирают. Даже церковные иерархи считают меня виновным, по меньшей мере, в неосмотрительности. Я сношу все ради нее… Я этого еще никому не говорил… вам первому… Умоляю вас именем Господа нашего, ибо придет час, и Он восторжествует даже и над усердием, с каким мы губим себя…
