Кюре вошел в дверь налево — на кухню, усадил Градера в соломенное кресло, подбросил хворосту на угли. Потрогал больному лоб и шею.
— Вы не можете сейчас вернуться в замок, — сказал он. — Переночуете здесь, сейчас я вам постелю.
Градер остался один в пустой кухне. Ветки быстро прогорели. На столе под лампой — глубокая тарелка с остатками вареной картошки, пустая банка из-под сардин, краюха хлеба.
Ален возвращается, просит немного подождать: простыни влажные. Наполняет постельную грелку горячей водой, уходит.
— Теперь можно…
Он помогает Градеру подняться. Но тот идет сам, быстрым шагом, от него разит потом. Комната большая, довольно уютная: ковер, зеркало между окон, комод красного дерева, вольтеровское кресло, часы под стеклянным колпаком, два канделябра. В этой комнате кюре собрал все свое имущество, все, чем владел на этом свете. Градер торопливо раздевается и вдруг улавливает запах — запах духов… Вот оно что! Это комната его сестры. Он вытягивается под одеялом, нащупывает ногами грелку. Какое блаженство! Кто станет искать его здесь? Никакая человеческая сила не отнимет его у этого священника, аббат Форка за него поручится. Но о чем это он? Разве он не должен ехать шестичасовым поездом? Или отправить следователю телеграмму? Он пытается поймать взгляд священника, но при тусклом свете лампы ему не удается разгадать, что выражает этот взгляд. Градер пробует рассказать, что его беспокоит, путается, понимает, что его речь похожа на бред, но продолжает твердить свое. Священник прерывает его, говорит, что видел сегодня мадам Деба и читал заметку в газете… Он успокаивает Градера, советует написать письмо, готов, если надо, добавить два слова от себя. В Льожа пришлют следственную комиссию… А то, что он здесь, а не в замке, легко объяснить ссорой с Деба.
— Я, по крайней мере, не заставляю вас лгать?
Преступник Градер проявляет исключительную щепетильность по отношению к чувствам приютившего его невинного юноши. Тот пожимает плечами:
— С утра пораньше я схожу за Клераком. Ему мы тоже скажем, что вы переселились ко мне из-за размолвки в семье.
Ален распоряжается так уверенно, будто давно все обдумал, будто предвидел именно такой ход событий. «Я ждал его, сам того не зная», — говорит он себе, глядя на спящего Градера. Кюре подходит к больному и, преодолевая отвращение, всматривается в его пылающее от жара лицо. Ни время, ни грех никак не сказались на нестареющем облике этого человека, не наложили отпечатка на точеные линии лба, носа, губ. «Господи, Ты отдал его мне, давеча я его оттолкнул, а теперь приютил, потому что ничего другого мне не оставалось». Ален заранее готов стерпеть все наветы, которые, возможно, обрушатся на него из-за нового жильца, они его нисколько не беспокоят. Он будет действовать так, как диктуют обстоятельства. А пока что он опускает абажур, берет в руки четки, молится, засыпает.
Проснувшись в середине ночи, Градер сообразил, что уже некоторое время слышит какой-то слабый мерный звук: молодой человек, ставший его добровольной сиделкой, похрапывал, откинутая на спинку кресла голова покачивалась из стороны в сторону. У него самого жар как будто уменьшился, да и чувствовал он себя намного лучше, чем все последнее время. Он вообще не помнил, чтобы ему когда-либо было так покойно. Он взглянул на окно и обрадовался: беспросветная тьма, ни лучика зари. Блаженная ночь кончится еще не сейчас! Ветер стих, а вместе с ним и ропот сосен, сияли незнакомые большинству людей зимние предрассветные звезды.
Пока Градер смотрел на спящего Алена, у него возникло несуразное, но отчетливое ощущение: ему чудилось, что молодой священник в кресле — это он сам, что в другой жизни он был этим коренастым юношей в черном одеянии и это изможденное лицо принадлежало ему. В другой жизни или, может быть, в замысле Всевышнего? Он с нежностью разглядывал освещенные лампой черты своего двойника, и неожиданно его поразил храп: вульгарный, животный храп; нижняя челюсть спящего отвисла, пухлая губа оттопырилась. Глаза были закрыты, и оттого казалось, что душа улетучилась из этой грубой оболочки, свет сердца не озарял ее изнутри. «А он мог бы быть мной…» Ален мог поддаться влиянию сестры, пойти по легкому пути, на поводу у темных низменных страстей… приводивших его в ужас еще в детстве, как только он начал их осознавать… Но этот ужас он бы мог побороть с той же легкостью, что и Градер. Свыкнуться с тайными чудовищами. Приручить их, взлелеять, насытить…
Кюре вздрогнул, проснулся. Градер закрыл глаза и почувствовал, как прохладная рука ощупывает ему лоб. Затем он услышал глухой удар об пол: Ален опустился на колени и взялся за чтение требника. Он читал довольно долго, затем положил требник на столик в изголовье кровати и тихонько вышел. Тогда Градер приподнялся, взял в руки черную книжицу, открыл наугад и увидел репродукцию рембрандтовского Христа с паломниками в Эммаусе. На обороте он прочел: «На память о моем рукоположении 3 июня 19… Ален Форка, священник. Ты будешь идти впереди Господа нашего и возвещать о спасении, об отпущении грехов, о сладости милосердия; ты понесешь свет тем, кто прозябает во мраке под крылом смерти, ты поведешь нас к миру».
Отложив требник, Габриэль улегся, просветленный и спокойный. Из бездны греха он взирал на судьбу своего антипода, в чем-то тем не менее родственную его собственной судьбе: и он бы тоже мог прощать, просвещать, освобождать — он, Габриэль Градер. Единственная малюсенькая заслуга, которой человек может похвастаться перед Богом, заключается в том, чтобы принять свою избранность, — по крайней мере, это касается той породы людей, которые умеют любить этот мир. Мы живем только один раз: Градер, возможно, и будет прощен, но он никогда уже не станет снова ребенком, радующимся летнему утру, бегающим босиком по раскаленному песку, опускающим смуглые ноги в холодную воду Бальона. Он давно миновал тот участок дороги, где званые должны подняться, бросить все и идти за Христом.
ЭПИЛОГ
— Ну вот! — сказала Матильда, поднимаясь на крыльцо. — Все прошло как нельзя лучше…
В дверях Катрин, Андрес и Деба застыли в напряженном ожидании, их взгляды были прикованы к губам Матильды. Она немного помолчала. Глотнула воздуха, закрыла на мгновение глаза. Только что кончился дождь. Гудели жуки, по всему поселку шелестел в кустах сирени восточный ветер.
— Судя по тому, что рассказал мне аббат Форка, присутствовавший при допросе, следователь общался с Градером, как с тяжело больным, и, похоже, ни на мгновение его не заподозрил…
Она с беспокойством оглянулась по сторонам:
— Пройдемте в дом…
Вчетвером они закрылись в арсенале, и Матильда продолжила тихо:
— Следствию ничего не известно о том, куда поехала эта женщина. А поскольку Градер ко дню ее отъезда уже находился здесь, у нас в доме, никто не придал значение разоблачавшей его анонимной записке, составленной, впрочем, в весьма туманных выражениях. Более того, — добавила она, глядя на мужа, — им удалось восстановить два письма (без конвертов и подписей), напечатанных на машинке. У тебя там сказано в постскриптуме: «Главное, не пишите ничего, что бы могло вызвать подозрения Г… Он найдет способ помешать вашему отъезду…» Они интерпретируют эти слова в пользу Градера. Следователь не сомневается, что автор этих писем и есть убийца.
