Лидия вздохнула:
— Да, все женщины любят поговорить, но это не всегда плохо.
— Согласен, — кивнул я.
— А зачем вам автобус? — спросила она.
— Хотел уехать в деревню.
— В деревню? Зачем?
— Работать, — ответил я, собираясь этим и ограничиться, но
вдруг меня понесло.
Все, накопленное в душе годами, выплеснулось вдруг на эту
бедную, умирающую девушку. Уже позже я понял, что так откровенно можно
разговаривать только с человеком, не собирающимся задерживаться на этом свете.
Я рассказал ей про все: и про свое одиночество, и про то, как оглушающе тихо и
убийственно тоскливо в моей квартире, где годами не бывает людей. Пожаловался
на друзей: они слишком редко ко мне заглядывают. Пожаловался на ту рыжую
девчонку, которая испортила мне жизнь: видеть ее в своих снах, а потом
бесконечно искать в других женщинах — еще то испытание. Пожаловался на работу:
теоретики и философы обречены на затворничество. Они дичают, месяцами не видят
людей, если, конечно, крепко работают. Поеду в деревню, там буду не один: там
будут петь мне птицы… И там не будет Светланы, исчезнет соблазн ей позвонить…
Короче, когда мой крик души коснулся заветного: желания
иметь сына, Лидия притянула меня к себе и прошептала:
— Вы романтик.
— Видимо, да.
— Как жалко, что я не мужчина.
Я опешил:
— Почему?
— У меня был бы шанс что-то оставить после себя, например
маленького человечка.
— По той же самой причине всегда завидовал женщинам, —
признался я. — Женщина независима, она сама может родить себе ребенка, ей
плевать на мужчину. Мужчина этого не может. У него очень мало прав, здесь он
целиком зависим от женщины.
— Многие не жалеют об этом, — заметила Лидия.
— Но я страдаю. Я хочу ребенка, но не уверен, хочу ли жену.
Моей женой должна быть только та девчонка с коленками, другой я не вынесу. А ее
нет. Поэтому хочу жить холостяком и растить ребенка. Любая женщина может себе
это позволить…
— Роберт, ты чудный, чудный человек, — восхищенно прошептала
Лидия, медленно расстегивая пуговицы на моей рубашке.
“Что она делает? — столбенея, подумал я. — И как мне себя
вести? У нас почти двадцать лет разница…”
И тут меня словно током пронзило: “Черт, девушка умирает!
Это же у нее в последний раз, так о чем же я, болван, думаю?”
Руки мои засновали по ее тонкому гибкому телу, отшвыривая в
сторону то жилетик, то блузку, то маечку, то…
В ладонь упала ее тяжела грудь — горячая волна окатила мое
тело. А руки засновали еще быстрей: как много на женщинах одежды… И все на
каких-то крючках, кнопочках…
Это было сумасшествие, по-звериному страстное и
головокружительное, сладкое, казалось, самое сладкое в моей жизни…
Впервые я занимался любовью с совсем незнакомой женщиной. И
впервые мне было так хорошо. А может и не впервые, и то и другое: чего не
бывает в юности? Разве все упомнишь?
Но дело не в том. Испытывая острое наслаждение и вслед за
ним ощущение бесконечного счастья, я тут же почувствовал невыносимую душевную
боль: она умрет!
Скоро! Совсем скоро!
Я могу жить, жениться, потрясать мир своими открытиями,
рожать и воспитывать детей…
Черт возьми, я могу родить сына!
Кроме блажи мне ничто не мешает, а она умрет! Умрет из-за
меня, из-за моей слабости, глупости…
О, как я себя ругал.
Еще одна беда на меня свалилась.
Сколько их предстоит пережить за этот день?
Глава 6
Я долго лежал, цепенея, пока она не убрала с моего плеча
свою голову. Убрала, откинулась на подушку и простонала:
— А теперь и умереть не страшно.
Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул
“скоро вернусь” и вылетел из спальни. Одной рукой накидывая на ходу махровый
банный халат, другой схватил трубку радиотелефона, торопливо набрал номер
матери и спросил:
— Как долго ведет свою разрушительную работу этот твой яд?
Мать, не задумываясь, выпалила:
— Пока ядоноситель не заразит всех мышей или тараканов.
Я оторопел:
— При чем здесь мыши и тараканы?
— Ну как же, — поразилась мать, — они же мне надоели,
сволочи. Лезут со всех щелей и особенно от соседей.
— Мама, я говорю про яд!
— И я про то же. Потравить бы их всех разом: и тараканов, и
мышей, и соседей, чтобы не мешали мне жить. Но (какая беда!) ограничусь мышами.
И тараканами. Соседей придется исключить. Из гуманизма к человечеству. А жаль.
Кто знает мою мамулю, тот понимает как далека она от проблем
гуманизма. Видимо, понимая, что в голове моей назрел протест, мать пояснила:
— Понимаешь, Роби, это последнее изобретение науки. Яд со
страшной силой влияет на генную структуру всех белковых образований.
— И как он влияет? — спросил я, заподозрив неладное.
— Лишает их этой, как ее… — Она растерялась: — Надо же,
забыла…
— Репродукции? — покрываясь гусиной кожей, подсказал я.
— Точно, репродукции! — возликовала мать. — Представляешь,
тот, который отравлен, не сразу умирает, а как можно больше заражает своих
соплеменников, но те не умирают, а становятся стерильны. Фантастика! —
непонятной радостью обрадовалась она. — Просто чудо: толпа мышей и тараканов
вмиг разучилась плодиться.
Коротают свой век бездетными, а живут они недолго, я уже
узнала. Мыши — три года, тараканы и того меньше. Так что скоро лишу способности
размножаться всю живность в нашем районе!
“Но почему же ты начала именно с меня, своего сына?” —
мысленно возопил я, нажимая на кнопку отбоя и бросая трубку на диван.
Непередаваемая боль разрывала грудь: мечтам о сыне конец! Не
будет у меня ребенка! Я стерилен! Уже стерилен!
Катастрофа! Опять катастрофа! Сколько еще раз сегодня
придется мне повторить это слово?
Я устремился в спальню. Нежности к Лидии как не бывало: душа
— выжженная пустыня…
В ярости распахнул дверь и остановился. Замер. Окаменел.
Она лежала в неудобной позе: левая нога неестественно
вывернута, рука заломлена за спину. Умерла!
Но перед этим успела… Да, сына не будет у меня.
