Я метнулся к кровати, в нерешительности остановился и позвал
(почему-то шепотом):
— Ли-да.
Она молчала. И не дышала. Я схватил ее руку: пульса не было.
Склонился к груди — сердце не стучало. Умерла! Тогда я (счастливый) еще не
знал, что это только цветочки — ягодки были впереди.
“Та-ак, — прошептал я, — в моей квартире труп, а былой
решимости как не бывало. Что же делать? Что мне делать теперь?”
И в этот неподходящий момент раздался звонок в дверь. Я
заметался: открывать или не открывать? Решил не открывать, но звонили
настойчиво. Я решил одеться, вернулся в спальню, но обнаружил, что рубашка и
брюки валяются на кровати, частично на них лежит покойница. Что-то помешало мне
к ней подойти и выдернуть свою одежду. К тому же рубашка и брюки безнадежно
помяты.
Я плотно прикрыл дверь спальни и отправился в прихожую прямо
в банном халате.
— Кто там? — сердито спросил, напряженно всматриваясь в
глазок.
— Это я, твоя сестра.
На пороге действительно стояла Кристина. Она, как всегда,
была дорого и безупречно одета — этакая благоухающая фарфоровая статуэтка,
безжизненно аккуратная. Все в ней комильфо, все согласно приличиям. На костюме
ни пятнышка, ни складочки. Туфли блестят. Прическа: волосок к волоску. И лицо —
посмертная маска Тутанхамона, гладкая и любезная. Уверен, час назад Кристя
приняла душ, обновила косметику и поменяла прокладку — так готовятся к встрече
с Господом.
Я открыл дверь и отступил, нехотя пропуская сестру в
прихожую, она же входить не спешила. Прижимая полусогнутой рукой к груди
сумочку (долларов пятьсот, не меньше), она с легким оттенком брезгливости
рассматривала мои волосатые ноги, беспомощно торчащие из-под халата.
Голову на отсечение дать готов: ей сразу захотелось их
побрить какой-нибудь разрекламированной дрянью — дорогой и неэффективной.
— Я невовремя? — наконец спросила она.
“Ты всегда невовремя”, — зло подумал я и нежно ответил:
— Ну что ты, малышка, очень рад тебя видеть.
Лишь после этого Кристина вошла, рыская взглядом по углам в
поисках достойного места для своей бесценной сумочки.
— Давай в свой сейф положу, — предложил я, с ужасом отмечая,
что Кристина надолго. В противном случае сумочка осталась бы торчать у нее подмышкой.
— Да-да, положи, — согласилась она, протягивая мне и сумочку
и щеку для поцелуя.
Как только я ее чмокнул, гладкое фарфоровое лицо начало
складываться в отвратительную плаксивую гримасу.
— Ах, Роби! — простонала Кристина, отталкивая меня и
решительно проходя в гостиную.
Я уныло поплелся за ней, готовясь бездарно отдать младшей
сестрице дюжий кусок своего драгоценного времени. Еще не известно сколько его
вообще у меня осталось.
Словно подслушав мои мысли, Кристина истерично взвизгнула:
— Ах, Роби! Я жить не хочу!
Жалея, что поздно узнал об этом, я холодно поинтересовался:
— Надеюсь, у тебя есть веские причины?
Она заломила руки:
— Роби! Я ушла от него! От этого деспота, жмота, кобеля и
тирана! Я наконец от него ушла!
Предчувствуя для себя новые травмы и не скрывая ужаса, я
осведомился:
— Неужели ко мне?
Она мгновенно прекратила истерику и, грозно сверкая
взглядом, рявкнула:
— А куда мне еще уходить?
— При всех твоих квартирах, домах и виллах, очень странный
вопрос, согласись.
Но Кристина была не согласна. Ее глаза метнули парочку
молний, а рот выплюнул:
— Ты что, не понимаешь: Макс бросил меня!
Это называется “я ушла от него!”.
Катастрофа!
Я где стоял, там и сел: слава богу подо мной оказалось
кресло. Кристина пристроилась на диване напротив и начала реветь. Я смотрел с
жалостью и отвращением.
Мужчина на женский рев только так и может смотреть. Видеть
как исчезает лицо, как брови, глаза, щеки и губы смешиваются в одну грязную
бесполую массу — невыносимо. В конце концов я не выдержал и, отворачиваясь,
спросил:
— И что теперь будет? Как ты теперь собираешься жить?
Всхлипывая, она пожала плечами, но ответила вполне
рассудительно:
— Слава богу, в нашей семье есть мужчина, вот ты и думай.
Теперь только ты несешь за нас с мамой ответственность. Макс умыл руки.
Язык мой прилип к небу, но не успел я оправиться от одного
удара, как последовал новый.
— Роби, я напилась снотворного и хочу спать, проводи меня в
спальню, — заявила Кристина, поднимаясь с дивана и сбрасывая на ходу туфли.
Боюсь, мое “нет!!!!!!!” прозвучало слишком неистово —
Кристина дернулась, словно ее шибануло током, тысяча вольт, не меньше.
— П-почему “нет”? — заикаясь, спросила она.
— П-потому что у меня там беспорядок, — заверил я, не
солгав.
Разве это порядок, когда превращается в труп молодая
красивая женщина?
— Но я хочу спать, — сказала Кристина, вновь собирая в
морщины то, что осталось у нее от лица: разводы косметики.
Я поспешил ее успокоить:
— Спать в кабинете тебя положу. Это самая спокойная комната.
Там диван широченный и воздух чистый: окна выходит в сосновый парк.
— Положи хоть куда-нибудь, — проныла Кристина, дефилируя в
мой кабинет совершенно дурацкой походкой манекенщицы.
Зачем ей, спрашивается, это нужно? Тем более сейчас. Но с
другой стороны, куда денешь старые привычки. Вилять задом — комильфо нашего
времени. Раньше приличные женщины не ходили походкой проститутки, а гордо
выступали, как королевы.
В кабинете Кристина первым делом потребовала:
— Роби, положи, наконец, в сейф мою сумочку, как обещал. Не
держи ее в руках, это единственное, что у меня осталось.
Беспрекословно выполнив просьбу сестры, я начал укладывать
ее на диван, но мне помешал телефонный звонок.
— Постели постель сама, — крикнул я и бросился к одному
аппарату, в гостиную к другому, но везде слышал только гудки. Я заметался по
всей квартире.
— Это мобильный! — крикнула Кристина из кабинета.
Я с ужасом вспомнил, что сунул его в карман брюк, которые
лежат под покойной. “К черту! Пусть звонят!”, — зло подумал я. Однако, кто-то
был слишком настойчив, да и Кристина занервничала:
