— Но как же так? — поразился я. — Вы столько лет прожили,
друг другом пропитались… Сам же говорил про метаболизм.
— Говорил, — согласился Заславский и принялся нервно
теребить обручальное кольцо, на поверхности которого были затейливо
выгравированы инициалы жены. Это кольцо когда-то надела ему на палец Мария — я
был свидетелем. С тех пор он его никогда не снимал. Двадцать лет.
— Кто знает, может потом и затоскую по Маше, — вздыхая,
сказал он. — Но если вдруг меня к ней потянет, уж Машу всегда уговорю. Как
протоптать дорожку к сердцу жены соображу, и вдоль и поперек ее знаю. Я очень
расстроился, но как помочь, как исправить не знал. Семейное дело такое — только
руками разводи.
— Вижу, Виктор, ты все хорошо продумал, — мрачнея, сказал я.
Он вдохновился:
— Да Роб, я долго размышлял и решил сделать сильный ход:
предложу Аделине выйти за меня замуж. В ее возрасте женщины не часто такие
предложения получают. Как думаешь, согласится?
Меня волновало другое: что делать с Варей? Не жениться же и
в самом деле на ней. Очень хотелось задать этот вопрос Мархалевой, тем более,
что больше некому было его задавать. Я пожал плечами:
— Не знаю, Виктор, попробуй. Может Аделина и согласится
выйти за тебя замуж.
— А ты, Роб, не против?
— Я же ей не отец.
— Но она рассчитывает от тебя получить предложение.
Я покопался в душе: к Аделине нет уже ничегошеньки. Пустота.
Качая головой, сказал:
— Нет, Виктор, Делю я не люблю. И Марию твою никогда не
любил. Это ваше общее заблуждение. Любил, конечно, но только как друга. И
Светлану как подругу любил. Любимая женщина у меня одна. Видимо, я однолюб.
Разумеется, я имел ввиду ту девчонку с коленками.
Заславский, конечно же, ничего не понял, да ему и не нужно было понимать. Он
обрадовался и, энергично жестикулируя, закричал:
— Роб, дружище, дай я тебя расцелую! Такой груз с меня снял!
Сейчас же бегу делать предложение Деле!
Так вот почему он так вырядился. Я перехватил его руку,
кивнул на обручальное кольцо и посоветовал:
— Сними. Там же Машины инициалы.
— Рад бы снять, Роб, да как? Оно вросло. Нужно спиливать, а
мне страшно, — смущаясь, признался Заславский. “То-то и оно, — грустно подумал
я, — странные мы, люди: кольцо вросло в палец — боимся спилить, а душа вросла в
душу — не страшно, можно рвать по-живому”.
— Неужели так и пойдешь? — спросил я. — Делать новое
предложение со старым кольцом?
— Роб, прекрати, — рассердился Заславский, — самому
противно, но что я могу поделать? Люди слабы и грешны. Я не исключение.
И он убежал. А следом пришла Мария. Убитая, несчастная… Она
не захотела проходить в квартиру, остановилась в прихожей и так посмотрела в
мои глаза, что сердце сжалось и едва не разорвалось. Я едва не вскрикнул от
боли.
— Роберт, — прошептала Мария, — неужели я никому не нужна?
Огромная слеза медленно катилась по ее щеке. Мое молчание
выглядело преступлением, но что здесь можно сказать?
— Роберт, неужели Варя права? Я противная? Некрасивая?
Глупая? Смешная? Старая?
— Нет, Маша, это не так, — сказал я, понимая, что слова мои
звучат неубедительно.
Разве ей нужны слова? Я бережно взял ее под локоть и провел
в гостиную, усадил на диван. Сам присел рядом, собираясь объяснить, что совсем
не хочу жениться на Варе, что к ее будущему внуку тоже не имею отношения, что
это игра, такая глупая игра, не мною придуманная… Чертова Мархалева! Где она?
Пускай придет и сама объяснит!
— Ах, Роберт, — всхлипнула Мария, — ты разбил мне сердце, ты
меня уничтожил. Вот и тебя, как моего Виктора, потянуло на молоденьких.
Вдруг лицо ее исказила гримаса ненависти.
— Но, Роберт, знай: ты не получишь Варю, — зло прошипела
она. — Пока я жива — не получишь. Сначала убей меня. Убей! Убей!
Мария рассмеялась диким смехом. Это была истерика.
Напуганный, я помчался в кухню за водой и вот тут-то на мой мысленный зов
явилась Мархалева. Я успел набрать воды и бежал в гостиную, когда раздался ее
звонок. Я открыл дверь. Увидев в моей руке стакан, она деловито спросила:
— Для кого вода?
— Для Марии, — ответил я, с ужасом осознавая, что этим двум
женщинам встречаться нельзя. Особенно сейчас, когда одна из них так далека от
спокойствия.
— Для Марии? Прекрасно! Интриганка у вас, — обрадовалась
Мархалева, решительно направляясь в гостиную.
Я преградил ей путь:
— Нет-нет, лучше вам не общаться. Маша не в лучшей форме, да
и вы возбуждены.
— Я всегда возбуждена, — заявила Мархалева, хотя мне она
казалась вершиной спокойствия. Уверен: придумывая невозмутимость, Бог Мархалеву
имел ввиду. Вот уж кого ничем не проймешь. Именно про таких говорят в народе:
хоть писай в глаза, все божья роса — простите за грубость, но точнее сказать
нельзя, так безразлично относится она к оскорблениям. Разумеется, я не боялся
за Мархалеву. Я боялся за Марию.
— Софья Адамовна, не могли бы вы посидеть в другой комнате,
пока не уйдет Мария, — с униженной вежливостью попросил я. Она мгновенно
заинтересовалась дома ли Кристина и, получив положительный ответ, сказала:
— Хорошо, я к ней и пойду.
Вздохнув с облегчением, я отправился к Марии. Она уже не
рыдала, а озабоченно закрывала свою сумочку. Увидев меня со стаканом в руке,
вздрогнула и испуганно вскочила с дивана.
— Спасибо, Роберт, мне уже лучше, — воровато пряча глаза,
сказала она. — Пойду, не стоило к тебе приходить, уже жалею.
Я проводил ее ошеломленным взглядом. Изумление относилось к
состоянию Марии: мне показалось, что она чем-то смущена. “Разве это не
удивительно? — подумал я. — Только что на меня нападала, считала своим врагом,
кричала “убей!” и вот уже странно отводит глаза, спешит, смущается…” Не найдя
объяснения, я отправился на поиски Мархалевой. Нашел ее в своем кабинете. Она и
Кристина в едином порыве обсуждали нечто, что не для моих ушей: когда я вошел,
обе мгновенно замолчали. Моему приходу явно не обрадовались.
— Роберт, могу я пройти в гостиную? — вскакивая, спросила
Мархалева.
— Уже да, — ответил я.
Она не прошла — помчалась. В гостиной повела себя странно:
влетела, рухнула на пол, сунула руку под диван, потом туда заглянула, вскочила
на ноги, снова рухнула на пол, опять под диван руку сунула, снова туда
заглянула и вскочила на ноги. Торжествуя, воскликнула:
— Так я и знала!
