— А-а, вы меня разыгрываете! — понимает профессор.
Но расплывшееся было в улыбку лицо перекашивает гримаса, когда он наталкивается взглядом на ледяные глаза комиссара.
— Здесь?
И, не дожидаясь ответа, вплотную подходит к Тисону и смотрит туда же, куда и он, — сперва вверх, потом по сторонам. Затем в растерянности качает головой:
— Бесполезно, комиссар. Боюсь, что только вы один… — И, вдруг осекшись, смотрит снова. — Как жаль, что вы отпустили своего помощника с инструментами… Вот сейчас бы они пригодились.
Тисон жестом просит его замолчать. Он стоит, не шевелясь, глядя вверх. Но наитие прошло — он уже ничего не ощущает. Перед ним — статуя Михаила-архангела в нише и крутой спуск Мурги. Все как всегда в шесть вечера любого дня. Тем не менее это было. Было, без сомнения. На мгновение он перешагнул порог неведомого и уже знакомого вакуума.
— Должно быть, я схожу с ума, — говорит он наконец.
И ловит на себе обеспокоенный взгляд профессора:
— Что мелете-то, а?..
— Вы раньше высказали то же предположение, но другими словами.
Тисон очень медленно идет по кругу, не переставая пытливо вглядываться в окрестные дома, но при этом тростью ощупывая перед собой землю, как слепой.
— Вы сказали как-то раз…
И замолкает, припоминая, что же сказал профессор. Не хотел бы я сейчас увидеть себя в зеркале, думает он, заметив, с каким выражением смотрит на него Барруль. И тем не менее в голове у него внезапно просветлело, что-то вдруг сделалось понятно. Будто из тьмы всплыли — разодранная плоть женщины, пустоты, молчания… И ведь сегодня тоже дует левантинец.
— Надо бы у французов спросить! Вот что вы сказали, профессор. Помните?
— Нет, не помню. Но раз вы говорите…
Комиссар рассеянно кивает, не вслушиваясь в его слова. Он ведет диалог с самим собой. Кажется, будто вознесший меч архангел наблюдает за ним из своей ниши с усмешкой. Такой же, как та, угрюмая и безнадежная, что, подобно удару хлыста, скользит сейчас по лицу комиссара Тисона.
— Очень может быть, что вы попали в самую точку, профессор… Наверно, пришло время спросить.
Вечер субботы. Оживленная толпа, выйдя из театра, по улице Новена втекает на Калье-Анча, обсуждает только что окончившееся представление. За вынесенным наружу столиком кафе, излюбленного моряками и эмигрантами, Пепе Лобо и его помощник Рикардо Маранья молча созерцают это дефиле. Корсары — да, они снова получили право официально именоваться так, ибо «Кулебре» пять дней назад возвращено каперское свидетельство, — сошли на берег утром и теперь вот сидят за столиком перед керамической бутылкой голландского джина, опорожненной больше чем наполовину. В свете фонарей по главной улице Кадиса шествует мимо них нарядная толпа — сюртуки, фраки, рединготы, плащи по лондонской и парижской моде; часовые цепочки и перстни, меховые дамские пелеринки и кружевные шали; но также виднеются кое-где суконные береты и широкополые шляпы с низкой тульей, короткие куртки, отделанные раковинами и с серебряными песетами вместо пуговиц, замшевые панталоны, баскины с бахромой или с вышивкой в виде плодов земляничного дерева, тонкого сукна плащи и накидки — это люди низкого звания возвращаются к себе в кварталы Винья или Ментидеро. Множество красивых женщин из всех сословий. Здесь же, разумеется, и депутаты кортесов, и более или менее зажиточные эмигранты, и блещущие плюмажами, эполетами, галунами офицеры — ополченских батальонов, испанской и английской регулярных армий. С тех пор как несколько месяцев назад кортесы приняли решение вновь открыть театры, вечерние спектакли — единственный вид публичных развлечений — как магнитом притягивают в ложи и кресла кадисский бомонд, как и пламенных поклонников Мельпомены из простонародья, заполняющих раек и галереи. Поскольку представления начинаются рано, вечер еще, можно сказать, только начинается, а погода для этого времени года превосходная, то большая часть гуляющих не спешит поднимать паруса: людей с положением и деньгами ждут пирушки, вечеринки, ломберные столы, а бедноту и любителей непритязательных досугов — таверны, где дешевое вино рекой, халео
[43]
с кастаньетами и гитарами.
— Гляди-ка, кто пожаловал, — говорит Маранья.
Пепе Лобо, проследив его взгляд, видит в толпе Лолиту Пальму в сопровождении нескольких приятелей и подруг. Он узнает кузена Тоньо и Хорхе Фернандеса Кучильеро, депутата от Буэнос-Айреса. А также и Лоренсо Вируэса во всем блеске — с саблей на боку, в бирюзово-синем мундире с лиловыми отворотами и эполетами инженер-капитана, в шляпе с кокардой, серебряным галуном и красным плюмажем.
— Наша хозяйка, — со всегдашним своим безразличием добавляет Маранья.
Пепе Лобо замечает, что Лолита увидела его. Чуть замедлила шаг и, слегка наклонив голову, послала капитану любезную улыбку. Она хорошо выглядит в своем темно-красном платье английского фасона, с черной турецкой шалью, заколотой на груди маленькой изумрудной брошью. В руках у нее — кожаные перчатки и атласная сумочка из тех, куда можно положить только веер и театральный бинокль. Никаких украшений, кроме простых изумрудных же серег. Бархатная шляпка с серебряной крупной булавкой. Дождавшись, когда хозяйка поравняется с их столиком, Пепе встает и в свою очередь отдает учтивый полупоклон. Не прерывая беседы со своими спутниками и не отводя взгляда от корсара, Лолита еще больше замедляет шаги. Кузен Тоньо, который ведет ее под руку, останавливается, достает из кармана часы и произносит какие-то слова, встреченные дружным смехом всей компании.
— Она ждет, что ты подойдешь и поздороваешься, — говорит Маранья.
— Похоже на то. Ты со мной?
— Нет. Я — всего лишь твой помощник, и общество джина меня более чем устраивает.
После краткого колебания Лобо снимает со спинки стула шляпу и с нею в руке приближается к группе. Краем глаза отмечая недовольный взгляд Лоренсо Вируэса.
— Вот приятная встреча, капитан! С благополучным прибытием в Кадис.
— Ошвартовались нынче утром.
— Я знаю.
— Тарифу наконец отбили. И нам дали вольную. Наш патент снова действителен.
— И это мне известно.
Она протягивает руку, и Пепе Лобо, слегка склонясь, быстро пожимает ее. Лолита Пальма говорит приветливо, очень спокойно и вежливо. Она, как и всегда, замечательно владеет собой.
— Господа, для тех, кто не знаком… Дон Хосе Лобо, капитан «Кулебры». А вы, кажется, уже имели случай общаться с моими друзьями… Мой кузен Тоньо, Курра Вильдес и Карлос Пастор, ее муж… Дон Хорхе Фернандес Кучильеро, капитан Вируэс.
— Мы знакомы, — сухо произносит тот.
Они обмениваются быстрым враждебным взглядом. И Пепе Лобо спрашивает себя, кроется ли причина такой неприязни в давнем, незакрытом счете, выписанном на Калете, или дело тут в присутствии Лолиты Пальма. Мы направляемся в кондитерскую Бурнеля, выпить что-нибудь, с невозмутимым спокойствием произносит она. Не хотите ли присоединиться?
