— Когда все это кончится, надо будет заняться созиданием нового мира, — говорит Лолита. — Более справедливого, что ли… Не знаю. Но — другого. Потеряем мы заморские территории или нет, спасется Кадис или падет во прах, с англичанами или без них, но такие люди, как Хорхе, сделают нашу связь с Америкой неразрывной.
— И еще — торговля, — веско и хмуро роняет Альфонсо.
Лолита отвечает с насмешливой печалью:
— Ну разумеется. И торговля.
Ловя на себе долгие взгляды капитана, она не может не почувствовать, что ей это льстит. Лоренсо Вируэс статен и красив, синий мундир с лиловым воротом выделяет его в любом обществе. Где-то в самой глубине души Лолита невольно ощущает смутную благодарность за этот льстящий ее женскому самолюбию взгляд, но дальше ее не пустит и никак не проявит. Разумеется, так на нее смотрят не впервые. Когда-то в юности она была довольно хороша собой да и сейчас еще может считаться привлекательной: кожа не утратила белизны и свежести, темные глаза по-прежнему лучатся блеском, женственные очертания стройной фигуры все так же приятны глазу. Изящные маленькие ступни и кисти свидетельствуют о хорошей породе. Хотя со дня смерти отца она неизменно носит темные тона — тем паче, что это вполне подходит к ее образу деловой женщины, — однако одевается с безупречным вкусом дамы из общества и следует моде. Лолита Пальма все еще пребывает в той категории, которая в Кадисе называется «барышня с большими возможностями», но зеркало доказывает, что возможности эти убывают день ото дня. Впрочем, она понимает, что для охотников за чужими состояниями она по-прежнему представляется весьма завидной партией. Как любит повторять кузен Тоньо, был бы мед, а мухи найдутся. И в этом смысле она иллюзий не строит. И не принадлежит к тем, кто обмирает при виде выхоленных рук и стройного стана, обрисованного элегантным фраком по последней моде или блестящим мундиром. Отцовское воспитание научило ее жить, отчетливо сознавая: что есть — то и есть, а потому она всегда умеет принимать знаки мужского внимания вежливо, но несколько рассеянно. И научилась скрывать под этим наигранным безразличием недоверчивость. Так опытный дуэлянт, спокойно и без малейшей неловкости, не подставляет грудь под выстрел, а повертывается к противнику боком.
— Слышал, будто ты потеряла судно, — говорит Альфонсо.
Лолита с беспокойством поднимает на него глаза. Как некстати и до чего ж не вовремя. Раздосадованный тем, что разговор принял иное направление, пытается взять реванш с какой-то едва ли не ребяческой злостью. Нескладно, неловко, неуклюже… Каждый день Лолита с благодарностью вспоминает отца — царствие ему небесное! — который так и не согласился взять его в компаньоны.
— Потеряла. Со всем грузом.
Распространяться желания нет. История неприятная. Четыре дня назад «Тлакскала», шхуна, шедшая из Веракруса с предназначенным для торгового дома Пальма грузом — 1200 медных отливок, 300 ящиков обуви и 550 мешков сахару, — на шестьдесят первые сутки пути была захвачена французами. Скорей всего — корсарской фелюгой, которая действует обыкновенно у мыса Рота и, подкараулив добычу, выскакивает из маленькой бухты: рыбаки видели, как капер расправился со шхуной в двух милях западнее мыса Кандор.
— Скверно, конечно, что после мира с Англией страховые премии сильно урезаны, — с затаенным злорадством говорит зять. — Но ничего: твой собственный корсар быстро возместит тебе убытки.
Лолита замечает, как при слове «корсар» по лицу Лоренсо Вируэса пробегает тень. После давешнего разговора на приеме у британского посла Пепе Лобо больше не упоминался, однако она знает, что капитан осведомлен о его подвигах. Кадисские газеты несколько раз писали о корсаре, снаряженном на паях фирмами Пальма и Санчес Гинеа. В числе первых его трофеев были бригантина, везшая 3000 фанег пшеницы, и пуэрто-риканская шхуна с какао, сахаром и кошенилью в трюмах — этого одного было достаточно, чтобы покрыть первоначальные вложения. А последнее по времени сообщение появилось в кадисской газете «Вихиа» ровно неделю назад: «Каперский корабль „Кулебра“ привел в порт французское судно, шедшее из Барбате в Чипиону с грузом водки, зерна, кож, а также с корреспонденцией…» Газета не уведомила подписчиков, что француз нес на борту шесть орудий и при захвате оказал упорнейшее сопротивление: по прибытии в Кадис на берег на носилках спустили двоих тяжко искалеченных из экипажа Пепе Лобо, а накануне еще двоих убитых погребли в море.
Черный корпус «Кулебры» содрогается от сильных ударов волны в борт, мачта с огромным треугольником паруса ходит ходуном. Пепе Лобо, стоя на корме, рядом с двумя рулевыми, которые вертят обтянутый кожей обод железного рулевого колеса, держит корабль на курсе — ветер с носа полощет провисший кливер, колышет бизань над самой головой капитана. Доносится запах пальников, дымящихся на штирборте: четыре 6-фунтовых орудия наведены по команде боцмана Брасеро на неподвижную тартану — она дрейфует очень близко, на расстоянии пистолетного выстрела; оба ее косых паруса обвисли. Пепе Лобо знает, что в такие минуты пушки, глядящие на добычу в упор, убедительны, как ничто другое. Другое дело, что стрелять нельзя: заденешь своих — оглушительно вопящую абордажную команду, вооруженную топорами, пистолетами, короткими кривыми саблями, которая во главе с Мараньей оттесняет к корме матросов тартаны. Их десятка полтора, и они в растерянности нестройно пятятся под натиском тех, кто сию минуту прыгнул к ним на палубу. На левом борту, под переплетением снастей грот-мачты, покореженная обшивка и разбитый планшир указывают то место, куда после погони и абордажного маневра — тартана пыталась уйти, делая вид, что не замечает сигналов, — с разгону пришвартовалась «Кулебра» на то время, чтобы двадцать ее вооруженных матросов успели перескочить с корабля на корабль.
Маранья все сделал чисто. Как мало кто. В подобных делах противника надо ошеломить, сбить с толку — и эту задачу он выполнил со всегдашней своей холодной отчетливостью. Опершись обеими руками о планшир, успевая следить за тем, в каком положении собственные паруса и шкоты по отношению к ветру, Пепе Лобо наблюдает за действиями помощника. Вот он: весь в черном, бледный, с непокрытой головой, в правой руке — сабля, в левой — один пистолет, а за поясом — другой. Впрочем, едва лишь он и его люди спрыгнули на палубу тартаны, стало ясно, что ни стрелять, ни резать никого не придется: экипаж так ошеломлен внезапностью и яростью нападения, громовым ором и устрашающим видом корсаров, что не сопротивляется. В смятение приводят и повадки их предводителя, с такой властной небрежностью указывающего кончиком сабли поочередно на каждого: бросай, мол, оружие. Матросы сгрудились у брошенного штурвала, который сам собой покачивается из стороны в сторону от крупной зыби. На высокой оконечности кормы вьется на флагштоке полотнище с двумя красными и тремя желтыми полосками: под этим флагом плавают торговые суда и короля Жозефа, и не признающих его патриотов. Кто-то — по всему судя, шкипер тартаны — размахивает руками, призывая своих людей то ли сдаться, то ли, напротив, не робеть. С «Кулебры» видно: вот еще один дочерна загорелый моряк, то ли с тесаком, то ли с мачете в руке, пробует заступить путь Маранье, однако тот с большим хладнокровием отталкивает его в сторону и, пройдя меж расступившихся матросов, бесстрастно, с неизменившимся лицом, приставляет шкиперу пистолет к груди, а саблей перерубает фал. Кормовой флаг падает в море.
