Комиссар входит в ворота, где пахнет запустением и грязью. День меркнет стремительно: проход во двор уже тонет в темноте. Но прямоугольник света еще остается в патио, окруженном двумя этажами с окнами без стекол и галереей, с которой давным-давно выломали железную витую ограду. На выщербленных плитах несколько бурых пятен засохшей крови указывают, где была обнаружена убитая. Труп унесли около полудня, после того как Тисон произвел опознание и первичный опрос. Все — как в трех предшествующих случаях: руки связаны за спиной, рот заткнут кляпом, спина оголена и искромсана кнутом так, что обнажились спинной хребет от поясницы до лопаток и реберные дуги. Но на этот раз убийца постарался как-то по-особенному: казалось, какой-то остервенившийся от крови дикий зверь вырывал клыками кожу и куски мяса со спины. Когда вынимали кляп, оказалось, что жертва в предсмертных конвульсиях переломала себе зубы. Зрелище, надо сказать… Рядом с коркой подсохшей крови на плитах растеклась желтая, еще остро пахнущая лужа. Кого-то из людей Тисона — а они видали всякие виды и к зверству привыкли — при одном взгляде на это вывернуло наизнанку.
Девица, подтвердила тетка Перехиль. Как и все остальные. И на этот раз не обнаружилось искомого. Удалось выяснить, что девушка исчезла вчера, в первом часу ночи, когда возвращалась домой, на улицу Игера, после того, как навестила захворавшего родственника, жившего на улице Сопранис, и купила по дороге бутылку вина для отца. Преступление, похоже, было тщательно подготовлено: девушка выходила от родственника в одно и то же время каждый день. И убийца, вероятно, следил за ней сколько-то дней, а вчера, двинувшись следом, напал на нее, когда она проходила мимо заброшенного дома, и втащил в патио — в воротах обнаружена разбитая бутылка вина. Он, вне всякого сомнения, знал это место, изучил и подготовил его в соответствии со своими намерениями. На улице Вьенто обычно бывает малолюдно, но все же прохожие и здесь встречаются. Да и любопытный сосед мог бы заметить злоумышленника, так что действиями своими он выказал немалую дерзость. Просто отчаянную дерзость и отменное хладнокровие. Связать жертву, заткнуть ей рот и вслед за тем засечь до смерти — на все это нужно никак не меньше десяти-пятнадцати минут.
Что-то такое витает в воздухе, хотя комиссар с опозданием осознал, что именно заинтересовало его. Именно — в воздухе, в атмосфере, а верней сказать — в отсутствии ее. Кажется, будто в некой точке пространства температура, звуки и даже запахи замерли, зависли, исчезли. Это похоже на то, как перейдешь неожиданно с места на место — и, проходя, минуешь точку, где воздух неподвижен. Странное, что и говорить, ощущение, тем паче что возникает оно на улице, которая названа — и не случайно, благо выходит к крепостной стене, стоящей совсем близко к морю и открытой сильным ветрам, — улицей Вьенто.
[30]
Коты, выбравшиеся следом за Тисоном из патио, отвлекли его от этих размышлений. Приблизились молча и сторожко, уставились на него внимательными глазами охотников. Это их заповедная территория — здесь во множестве водятся крысы, о чем свидетельствуют следы укусов на теле девушки. Один кот хочет потереться о сапоги Тисона, комиссар отгоняет его тростью. Отойдя, тот вместе с остальными лижет засохшую кровь на каменных плитах. Присев на выщербленные ступени полуразрушенной мраморной лестницы, Тисон закуривает сигару. Когда же мысли его возвращаются к тому странному ощущению, оно уже исчезло.
Четыре трупа — и ни единой зацепки. Кроме того, дело осложняется. Ну хорошо, в прежних случаях Тисон платил родным убитой девушки за молчание и удавалось затыкать им рот — однако на этот раз несколько обитателей квартала видели труп. И слухи уже пошли гулять по округе. И как назло, словно бы затем, чтобы все окончательно запутать, появился на сцене новый и нежелательный персонаж — Мариано Сафра, владелец, издатель и редактор одной из многочисленных газет, в неимоверном количестве расплодившихся в Кадисе с того черного, по мнению комиссара, дня, как была провозглашена свобода печати. Этот самый Сафра исповедует самые радикальные идеи, а то, что имеет возможность проповедовать их в печати, объясняется только царящей в городе неразберихой. Его газетка «Эль-Хакобино илюстрадо» выходит раз в неделю на четырех страничках, где отчеты о заседаниях кортесов идут вперемежку с городскими новостями и сплетнями, а те вываливаются, как есть, в рубрику «Калье Анча» — такую же бестолковую, суматошную, настырную и зловредную, как и ее ведущий. А тот сначала был сторонником Годоя, после его падения — горячим приверженцем короля Фердинанда, до недавнего времени — стойким защитником престола и Церкви, а потом, как только депутаты этого крыла обрели поддержку населения Кадиса, сделался самым рьяным либералом. То есть стремительно эволюционирует от приспособленчества к полнейшему бесстыдству. Его памфлеты не слишком сильно воздействуют на общественное мнение, однако имеют успех в тавернах сомнительного квартала Бокете, где он живет, в тех кофейнях, где читают все без разбору, и у тех депутатов, которые жадно глотают любые сведения о себе и готовы горячо рукоплескать или столь же неистово возмущаться, смотря по тому, превозносят их или поносят. И все же «Хакобино», хоть это и антипод серьезных, респектабельных изданий вроде «Диарио меркантиль», «Консисо» или «Семанарио патриотико», какой-никакой, а орган печати. Публицистика — новоявленная богиня нашего времени. И потому власти предержащие — губернатор Вильявисенсио, например, и начальник полиции Гарсия Пико — проявляют поразительную снисходительность по отношению к пасквилям, которые печатает этот Сафра. Его по причине крайне радикальных взглядов — недели не проходит, чтобы со страниц его газетенки не раздавались призывы отправить аристократию на гильотину, генералов поставить к стенке, а всю власть передать народным представителям, — острословы из кофеен давно уж прозвали «Робеспьером из Бокете».
[31]
А дело-то все в том, что в первом часу дня, когда труп еще не успели убрать, а Тисон бродил по двору, ища какой-нибудь след, Кадальсо доложил, что на месте происшествия появился Мариано Сафра и спрашивает, что случилось. Комиссар вышел наружу, велел отогнать любопытных, журналиста отвел в сторонку и без околичностей попросил не лезть, куда не просят.
— Убита девушка, — отвечал тот, нимало не смутившись. — И уже не первая. Прежде было уже по крайней мере два таких случая.
— Смотреть тут не на что.
Тисон почти дружески взял его под руку и повлек вниз по улице, чтобы увести подальше от людей, толпившихся у ворот. Дружелюбие это не могло бы обмануть никого и прежде всего — самого Сафру. Не сразу, но все же он высвободился и взглянул комиссару прямо в глаза:
— Ну а я придерживаюсь на сей счет иного мнения. И полагаю — есть на что.
Тисон сверху вниз оглядел его — приземистого, в заштопанных чулках и нечищеных башмаках с латунными пряжками. Галстук заколот булавкой с топазом — фальшивым, без сомнения. Мятая шляпа сбита на затылок, пальцы в чернилах, из карманов бутылочно-зеленого сюртука торчат бумаги. Глаза какие-то блеклые, словно бы выцветшие, но очень неглупые.
