Площадь полна народу. Солнце пока невысоко, и летний воздух еще прохладен. Несколько беженцев — постояльцев соседней гостиницы «Париж», недавно перекрещенной в «Патрик»,
[32]
— завтракают за вынесенными на улицу столиками, поглядывая на прохожих. Лавочники и приказчики отпирают двери, убирают с витрин деревянные щиты. Женщины, став на колени, трут мостовую перед домами, сбрызгивают ее водой, другие поливают цвета на балконах. Спустив мантилью на плечи — волосы у Лолиты сегодня собраны в тугой узел на затылке и сколоты черепаховым гребнем, — она прячет молитвенник в черную атласную сумочку, выпускает из руки веер, шнурком привязанный к ее правому запястью, и шагает к книжным лавкам на перекрестке улиц Сан-Франсиско и Консуладо-Вьехо, где вынесены на тротуар ларьки и лотки с гравюрами и литографиями. Перед возвращением домой ей нужно еще дойти до площади Сан-Агустин — забрать там несколько заказанных книг и иностранные газеты. Потом, как всегда, начнется ее рабочий день.
Пепе Лобо она замечает лишь в ту самую минуту, когда, выйдя из дверей лавки со свертком под мышкой, он оказывается прямо перед ней. На нем всегдашняя темно-синяя куртка с золотыми пуговицами, полотняные брюки навыпуск, башмаки с пряжками. Увидев ее, капитан застывает как вкопанный. Потом, сняв флотскую шляпу-двууголку, говорит:
— Сеньора…
— А-а, капитан… Доброе утро, — несколько растерявшись, отвечает Лолита.
Она не ожидала этой встречи. Да и он, судя по всему, тоже. И стоит с непокрытой головой, не зная — надеть шляпу или нет, идти своей дорогой или же приличий ради обменяться парой ничего не значащих фраз с хозяйкой. А та и сама — в легком замешательстве.
— Гуляли?
— На мессе была.
— А-а…
Он смотрит удивленно, словно бы ожидал другого ответа. Надеюсь, не запишет меня в пустосвятки, думает Лолита. И в следующий же миг досадует на себя за эту мимолетно мелькнувшую мысль. Да мне-то что до этого, кем хочет, тем пусть и считает…
— Часто захаживаете в книжные? — в ответ осведомляется она.
Капитан словно бы не замечает насмешливой подоплеки этих слов. Оборачивается на дверь лавки, откуда только что вышел. Потом показывает на сверток у себя под мышкой. На бронзово-загорелом лице вспыхивает полоска белоснежных зубов — улыбкой Пепе Лобо показывает, что это, мол, так, пустяки.
— Нет, не часто, — отвечает он с подкупающей искренностью. — Это, можно сказать, по службе… «Naval Gazetteer»,
[33]
в двух томах. Один английский капитан умер от ожогов, имущество его пошло с молотка. Я узнал, что кое-что из книг оказалось здесь.
Лолита кивает. Такие аукционы нередко проводятся неподалеку от Пуэрта-де-Мар, когда корабли возвращаются из долгих и трудных рейсов. На голой земле, на расстеленной парусине выкладываются скудные остатки чьих-то жизней, вроде тех, что выбрасывает на берег после кораблекрушения, — обломок кости из китового хвоста, кое-какая одежда, карманные часы, наваха с почерневшей роговой рукоятью, высокая оловянная кружка с крышкой, на которой выгравированы инициалы владельца, женский портрет-миниатюра, иногда — какие-то книги. В моряцкий сундучок много не влезет.
— Печально, — говорит Лолита.
— Для британца — весьма. — Лобо похлопывает по свертку. — А для меня — настоящая удача. Такую книгу полезно иметь на борту…
На последнем слове он осекается, как будто не может решить — оборвать разговор здесь или все же продолжить еще немного. Словно ищет золотую середину между вежливостью и уместностью. Сомневается и Лолита. Но ситуация начинает чем-то забавлять ее.
— Прошу вас, капитан, наденьте шляпу.
Тот, еще немного поколебавшись, покрывает голову. Сюртук на нем — прежний, потертый, однако сорочка — свежая, новая, тонкого батиста, и белый галстучек повязан по-американски, с торчащими в стороны концами. Лолита улыбается про себя. Чем-то ее умиляет его смущение. Эта чисто мужская неловкость, даже некоторая мешковатость, странно сочетающаяся со спокойным взглядом, живо занимает ее. Ни с того ни с сего, думает она. Да нет, как раз понятно, приходит следующая мысль. Человек его профессии и образа жизни, привыкший к женщинам несколько другого пошиба. Едва ли он имеет навык общения с нашей сестрой как с хозяйкой или старшим партнером. С тем, кто может нанять его, а может — и уволить.
— А вы знаете английский?
— Объясняюсь кое-как.
— На Гибралтаре выучили?
Это вырывается у Лолиты как-то само собой. Бездумно и неосознанно. А зачем, спрашивает она себя, я это сказала? Пепе Лобо смотрит на нее в задумчивости. Зеленые глаза, так похожие на кошачьи, теперь не опускаются под ее взглядом. Он настороже. Недоверчив, как истинный кот.
— Да нет, я и раньше знал. Более или менее. Но правда ваша — на Гибралтаре усовершенствовался…
— Понимаю.
Они все еще смотрят друг другу в глаза, молча и изучающе. Что касается Лолиты, она изучает скорей себя, нежели стоящего перед ней человека. Ее занимает своеобразная смесь собственных ощущений — несколько опасливое любопытство, одновременно и благосклонное, и досадливое. Когда в последний раз она разговаривала с корсаром, тон был совсем иным. Более чем деловой, но, впрочем, могло ли быть иначе в присутствии третьих лиц? Беседа происходила неделю назад у нее в рабочем кабинете. Присутствовали дон Эмилио Санчес с сыном, а речь шла о французской бригантине «Мадонна Диолет», которая после двухмесячных проволочек и благодаря деньгам, попавшим в загребущие руки судейских чиновников, была наконец со всем своим грузом кож, зерна и водки признана законной добычей, то бишь «призом». После уплаты королевской пятины Пепе Лобо получил причитающуюся команде «Кулебры» треть, а из нее, помимо 25 песо ежемесячного аванса в счет будущих трофеев, он по договору имеет право на семь долей. Он же должен распоряжаться средствами, предназначенными для семей тех кто погиб или получил тяжкое увечье во время захватов, — по две доли на каждую, не считая выплаты из общего фонда, созданного для искалеченных, вдов и сирот. Там, в кабинете Лолиты Пальмы, капитан выказал и быстроту соображения, и цепкость ума: тщательно проверил каждую цифру, не упустив ничего, что полагалось его экипажу. Прежде чем поставить свою подпись, изучил все бумаги с методической обстоятельностью, лист за листом. Лолита Пальма догадывалась, что не от недоверия к арматорам, не из опасений, что облапошат, так дотошно Пепе Лобо проверял итог — ту сумму, ради которой он и сто матросы месяцами качаются в замкнутом пространстве своей шхуны, где снаружи — ветер, волны и враги, а внутри — смрад, сырость и скученность. У капитана — крохотный отсек на корме, в каюте побольше, занавесками поделенной на три части, размещены старший помощник, боцман и писарь-баталер, а для всей прочей команды, то бишь подвахтенной смены, имеются парусиновые койки на голой, ходуном ходящей палубе, где нет никакой защиты от ветра и волн. И ежедневно надо пытать судьбу, ожидая смерти от стихии или врага, и ежеминутно быть настороже, ибо старинная морская поговорка гласит: «Одну руку себе оставь, другую королю отдай». И вот, наблюдая за корсаром, покуда тот просматривал и подписывал документы, Лолита убедилась, что хороший капитан хорош не только в море, но и на суше. Еще поняла наконец, почему отец и сын Гинеа так горячо ратовали за Пепе Лобо и почему при такой отчаянной нехватке матросов и, значит, огромном спросе на них экипаж «Кулебры» всегда укомплектован полностью. «Он из той породы людей, — уже давно сказал о нем старый дон Эмилио, — за которых все припортовое бабье готово передраться, а мужчины — отдать последнюю рубаху».
