— Гуоворит, будто это ее инаморато… как это сказать?.. — люббоуник.
Я пожал плечами, чувствуя на себе пристальный взгляд капитана Алатристе.
— Очень может быть. По крайне мере, со мной он был очень пылок.
— Из-за обычной ревности?
— Что тут такого? Люциетта — девушка красивая.
— И она ему все рассказала? Призналась, кто крутит с другим?
Капитан продолжал упорно всматриваться в меня. Мгновение я выдерживал его взгляд, но тут же смущенно отвел глаза.
— Он мог и сам заподозрить неладное… Почуял измену…
— Она пер-репугана, — заметила донна Ливия. — До пуолусмерти.
Пол в комнате был устлан коврами, стены затянуты драпировками. Украшенный инкрустациями стол, турецкий поместительный диван и турецкая же печь, облицованная фарфоровыми изразцами, — сейчас ее не топили. В большое стрельчатое окно виднелись смутные очертания крыш и труб. Было еще совсем темно.
— У нас в Венеции есть старинная пуоговорка, — добавила донна Ливия. — Идзвините, не вполне прилично: «Non so se è merda, ma l’ha cagato il cane»
[22]
.
Она произнесла это очень естественно. Потом взяла позолоченный металлический кувшин, наполнила вином два бокала красного стекла — капитану и мне. Поставила их на серебряный поднос.
— Немудрено, — ответил я. — Боится, ей откажут от места.
Капитан скептически покачал головой. Он был зверь битый и травленый.
— Нет… Нутром чую: это — другой страх… А в сортах страха я разбираюсь недурно.
— Как тогда еще это объяснить?
Я потер шею, которая сильно ныла после драки. Еще очень больно было двигать локтем. После полученных ударов и напряжения всех сил я и одеться-то сумел с большим трудом — еле натянул штаны, сорочку и колет. Капитан Алатристе тоже был, можно сказать, не при полном параде: полурасстегнутый и без верхнего платья, однако же с кинжалом, который не позабыл сунуть за ременный пояс, едва началась суматоха. Я заметил, что он взглянул на донну Ливию, и та в ответ слегка кивнула. Мой бывший хозяин после секундного размышления медленно повернулся ко мне:
— Ничего нет особенного в том, что паж блудит с девкой… Но ты бы мог сказать мне об этом.
Удрученный не столько болью, сколько этим упреком, я покосился на донну Ливию и снова стал растирать локоть.
— Я — не паж, а она — не то, что вы сказали. Да и зачем трубить о том на всех углах?
И остановился. Капитан, как будто ничего не слыша, продолжал созерцать меня ледяным взором.
— Надеюсь, ты хоть язык не распустил.
Эти слова меня задели. И сильно.
— Смотря в каком смысле, — отвечал я двусмысленно.
— Подумай хорошенько, вспомни, — продолжал капитан, пропустив дерзкую реплику мимо ушей. — Ничего не выболтал?
— Нет, насколько помню.
— Она расспрашивала тебя о чем-нибудь? Выведывала? Кто я такой, например? Или что мы тут делаем?
— Нет вроде бы…
— Вроде или точно?
Я взглянул ему прямо в глаза и сказал, как мог, спокойно:
— Я ничего ей не сказал.
Алатристе снова как будто не слышал — рассматривал меня, не меняясь в лице. Потом медленно поднял руку, протянул ее ко мне, потом показал на себя:
— Это может стоить головы нам с тобой. И ей тоже. — Он обвел рукой комнату так, что жест охватил и донну Ливию, которая молча сидела на диване и слушала.
Такое недоверие опечалило меня всерьез. Я не заслуживал подобного.
— Много лет мы с вашей милостью работаем вместе, — возразил я.
На этот раз показалось, что он как будто позволил себя убедить, потому что наконец слегка кивнул. Потом посмотрел на Тальяпьеру, как бы показывая, что надо искать другие объяснения.
— Боюсь, это был не гондольеро. Или не только гондольеро.
Капитан провел двумя пальцами по усам. Подошел к столу, взял бокал вина. Задумчиво подержал его на весу.
— Может быть, — согласился он через мгновение.
— Вы не осчусчали за суобой… как сказать?.. сорвельятто? Слеж-жки?
— Слежки? Не знаю. — Он сделал глоток, оценил вкус и стал пить дальше. — Мне все подозрительно, но наверное сказать не могу.
— И я тоже.
Капитан Алатристе взглянул на запертую дверь. А я представил по ту сторону Люциетту, ревущую в три ручья от страха за свою судьбу. Но в душу мне невольно прокралось сомнение: а в самом ли деле этот гондольер был ревнивым поклонником?
— Она и могла быть соглядатаем.
Донна Ливия согласилась. Могла, сказала она. А наблюдение в городе могли поручить шпионам Инквизиции, напрямую подчиненной Совету Десяти и отдававшей приказы и сенаторам, и купцам, и лавочникам, и лакеям. Слушая бывшую куртизанку, я убедился, что у нее — очень приятный, слегка хрипловатый голос, который в другое время доставил бы мне большое удовольствие; в другое время, а не сейчас, когда воображение мое было занято тюремными подвалами Сан-Марко, расположенными невдалеке от Моста Вздохов. От одной мысли, что там придется окончить свои дни, мурашки бежали по коже, а ведь я был не из пугливых. Я поглядел на свой бокал на подносе, но так и не дотронулся до вина. От тяжких дум пересохло во рту, однако я не хотел пить в присутствии капитана. Как-нибудь в другой раз. Тем более что капитан не сробеет выпить за двоих — хоть в эту ночь, хоть в любую другую.
— Венеция — маленький остров, — заключила донна Ливия. — Риббка в сети соглядатаев, доносчиков и убийц.
Капитан тем временем осушил бокал и прищелкнул языком. Утер влажные усы.
— Если уж вцепились в кость — не выпустят, — согласился он.
— Это может быть всего лишь оббичние миеры бедзопасности… Вы ведь оба, синьоры — спаньюоли… испанцци… И это оправдывает некоторые внимание властей…
— Что возвращает нас к вашей Люциетте.
Капитан замолчал, подошел к столу и налил себе еще.
— Если дело касается инквизиции, — сказал он, сделав новый глоток и глядя на меня, — девушка должна знать, что именно ее попросили выяснить… И любопытно, по своей ли охоте она с тобой спала или ей это поручили.
— Чего другого, а охоты хватало.
— Надобно ее расспросить.
— Да ведь мы уже спрашивали… — возразил я в смущении.
— Поглубже копнем.
Он произнес эти два слова очень холодно и перевел глаза на Тальяпьеру. Та моргнула, и легкое движение век встревожило меня несказанно. Спокойствие этой дамы беспокоило еще сильней, чем тон капитана.
