Кой объяснил, что таможенники патрулируют в основном по ночам и ищут контрабанду. Так что о таможенниках нечего беспокоиться. Жандармы же наблюдают за береговой линией и соблюдением законов о рыбной ловле. «Карпанта» вроде бы в их ведение не входит, но если они изо дня в день будут видеть ее в одном и том же месте, то вполне могут полюбопытствовать, чем они тут занимаются.
— Для нас хорошо, что Пилото знает всех и вся, даже жандармов. Теперь все стало по-другому, но в молодости он имел дела кое с кем из них. Ну, ты понимаешь: светлый табак, спиртное, процент от прибыли… Он всегда умел заработать на жизнь.
Фатализм и мудрость, древние, как море, по которому он ходил, сквозили во взгляде Пилото; то было наследие бесчисленных поколений, смотревших в лицо противным ветрам.
— Живи сам и давай жить другим, — сказал он очень просто.
Когда-то и Кой пару раз помогал ему в таких тайных ночных экспедициях у мыса Тиньосо или у мыса Палое, он до сих пор вспоминал это с мальчишеским волнением. В темноте, неподалеку от прямого луча маяка, они ждали, когда приблизятся огни торгового судна, которое замедлит свой ход, чтобы спустить на палубу «Карпанты» пару тюков. Американский табак, виски, японская электроника. Потом — выгрузка в какой-нибудь никому не известной бухточке, когда к борту по грудь в воде подходили неясные тени и забирали груз. Для юного Коя все это не отличалось от прочитанного в книжках, он страстно мечтал о таких таинственных походах в полной тьме, а страницы «Контрабандистов из Монфлита», «Дэвида Балфура» и «Золотой стрелы» служили не только полным оправданием этой противозаконной деятельности, но и примером. Однако когда они возвращались в порт, уже совершенно чистые, и бросали причальный конец на пирс, там их уже поджидал либо жандарм, либо унтер-офицер таможенной службы и отбирал львиную долю; так что у Пилото, который рисковал «Карпантой» и свободой, оставалось лишь на то, чтобы дожить месяц, другие же обогащались за его счет. Живи сам и давай жить другим. Так-то оно так, но всегда почему-то один живет лучше другого. Или за счет другого. Однажды, когда они в баре «Тайбилья» ели бутерброды с ветчиной и помидором, некто подошел к Пилото и предложил ему более сложную операцию: надо было в безлунную ночь выйти навстречу марокканскому траулеру. Чистый гашиш, сказал тот тип. Пятьдесят килограммов. И заработаешь в тысячу раз больше, чем за свои обычные вылазки. Кой, застыв с бутербродом в руке, смотрел, как Пилото внимательно выслушал предложение, не торопясь допил свое пиво, поставил пустой стакан на стойку и оплеухами выставил того типа за дверь.
Танжер заплатила за ужин, они вышли. Погода была приятная, они медленно брели к Мурсийским воротам и старому городу. Морской пехотинец застыл перед белой дверью управления порта; в этом самом здании, сказала Танжер, и допрашивали юнгу с «Деи Глории». У входа в кинотеатр «Мариола» — зеленые светляки и скучающие таксисты, за столиками уличных кафе — мужчины и женщины. Иногда Кой встречал знакомое лицо, обменивался молчаливым приветствием, кивком головы, а то и парой реплик — привет, как дела, пока — без всякого желания увидеться когда-нибудь еще и услышать ответ. У них уже не оставалось ничего общего. Он заметил одну из подружек своей юности, превратившуюся в настоящую матрону, двоих детишек она вела за руки, третий спал в коляске, рядом шел муж с проплешиной и седыми волосами, в нем смутно угадывались черты одноклассника Коя. Она шла в свете кошмарных постмодернистских фонарей, которые мешали проходу по тротуарам, и, видимо, не узнала Коя.
А все-таки ты меня знаешь, усмехнулся про себя Кой.
Ведь это я ждал тебя у ворот Сан-Мигель, ведь это с тобой мы касались друг друга руками в кафе «Мастия». А помнишь вечеринку на Новый год, когда твои родители куда-то уехали: «Je t'aime, moi non plus», Серж Гейнсбур и Джейн Биркин обнимаются на пластинке, а прочие парочки делают это почти в полной тьме? И совсем темная комната, кровать твоего брата, над которой кнопками пришпилен флажок мадридского «Атлетико»… а уж что было с твоим отцом, когда он, неожиданно вернувшись домой, обнаружил нас в постели и поломал весь кайф… Знаешь ты меня, конечно, как не знать.
— Поиски, — сказал он, — меня волнуют гораздо меньше, чем то, что последует… если мы, разумеется, найдем «Деи Глорию». Пока мы ходим туда-сюда, оправдаться гораздо проще, а вот если мы будем торчать в одном месте… Чем дольше это будет продолжаться, — он посмотрел на Танжер, — а ведь я не знаю, сколько времени на это потребуется…
— Я тоже не знаю.
По улице Аире они дошли до таверны «Мачо». Ступеньки на крутом подъеме Баронеса вели к развалинам старинного собора и римского театра, к этим ступенькам выходили улочки, почти все уже исчезнувшие, но навсегда запечатлевшиеся в памяти Коя.
За ними прежде находился квартал, населенный портовыми рабочими и рыбаками, где на перекинутых с балкона на балкон веревках сушилось белье, теперь же здесь, в полуразвалившихся домах ютились иммигранты-африканцы; они кучками стояли на углах и либо смотрели на прохожих мрачно-подозрительно, либо с заговорщическим видом предлагали: гашиш хотеть? Вчера из Марокко. Прижимаясь к стенам, под старинными оконными решетками с цветочными горшками, точно командос во время ночной операции, пробегали по улицам кошки. Из таверн тянуло запахом вина и жареных анчоусов, а вдали, под фонарем, освещавшим образ Девы Марии, прохаживалась, как заскучавший часовой, одинокая проститутка.
— Надо будет сделать обмеры, сверяясь с чертежами, — сказала Танжер, — чтобы понять, где корма, а где нос. И тогда уже искать капитанскую каюту…
Или то, что от нее осталось.
— А если ее полностью занесло песком?
— В таком случае мы оттуда уходим и возвращаемся со всем необходимым для таких работ.
— Командуешь ты. — Кой не смотрел в глаза Пилото, хотя чувствовал на себе его пристальный взгляд. — Тебе и решать.
Таверна «Мачо» давно уже сменила название, больше здесь не пахло маслинами и дешевым вином; но все-таки от прежних времен осталась стойка, винные бочки и атмосфера винного погребка, столь памятная Кою. Пилото пил коньяк «Фундадор», голая женщина, вытатуированная на левом предплечье, похотливо извивалась каждый раз, как он подносил рюмку ко рту. Кой уже давно замечал, что с годами синие линии на коже становились все менее четкими. Пилото сделал эту татуировку, когда был совсем еще мальчишкой, во время стоянки «Канариас» в Марселе, а после его три дня лихорадило. Кой чуть было не сделал нечто подобное в Бейруте, когда ходил третьим помощником на «Отаго»: в салоне по стенам были развешаны образцы, он выбрал очень красивого крылатого змея, но когда протянул голую руку мастеру и игла почти коснулась кожи, он отдернулся. Положил десять долларов на стол и вышел.
— Есть и другие осложнения, — сказал он. — Нино Палермо. Наверняка он уже кого-то приставил к нам, и за нами следят. Ни капли не удивлюсь, если он даст нам спокойно искать, а как только мы найдем, явится собственной персоной.
Кой отпил глоток голубого джина с тоником, ароматная прохлада прокатилась по горлу. После ночного купанья он еще не полностью отделался от привкуса морской соли.
