– А я – Паоло Массина, – сказал он. – Приятно было познакомиться. Надеюсь, вы продолжите борьбу с кофе и добьетесь в ней успеха, но только вот нам с вами никогда не суждено идти бок о бок.
И он направился прочь.
Я двинулся вослед, обращаясь к нему по-итальянски, но было ясно, что он не понимает ни слова из того, что я говорю.
– Вы не говорите по-итальянски? – спросил я наконец.
– С чего вы взяли?
– Но вы же Паоло Массина?
– Мне пришлось изменить свое имя из-за родителей жены. Достаточно было и того, что я не из Бруклина. А если бы их дочь стала Анжеликой Смеджебаккен, они бы вообще умерли с горя.
Он исчез за углом. Я знал его. Я знал, что я его знал, но совершенно не мог вспомнить откуда.
Медленное поражение в делах, представляющихся маловажными, более болезненно, чем это кажется поначалу, потому что природа ничего не дает бедному банковскому служащему, когда над ним глумятся. Стоит свалиться в Ниагарский водопад, и вы тут же получаете долю адреналина. Но никакого тебе не светит адреналина, когда ты оказываешься последним в опросных листах популярности (как это стало постоянно случаться со мной), когда твои акции на бирже постоянно падают или когда тебя кусает собака, после чего ее хозяин осыпает тебя оскорблениями и уводит ее на противостолбнячный укол. День ото дня, подобно тому, кто страдает какой-нибудь позорной кожной болезнью, я опускался все ниже в глазах своих коллег – каждый из которых, смею добавить, был заядлым кофеманом.
Я ожидал, что на летнем банкете в фирме со мной все будут носиться как со знаменитостью, потому что всего лишь несколько дней назад я действительно превзошел самого себя, сделав один звонок, который на годы вперед определил для Стиллмана и Чейза миллиардные прибыли.
Хотя весь мир узнал о советско-египетской сделке по вооружениям лишь много позже, из анализа радиопередач и частоты дипломатических визитов я мог заключить, что соглашение было достигнуто в один из дней мая. У ЦРУ сведений об этом не было, а если и были, то затерялись в канцелярии, и ничего, даже писка, не вышло из тамошних закоулков наружу.
А я между тем еще в самом начале июня, сразу по возвращении к работе, проявил, несмотря даже на оказываемое на меня давление и придирки, достаточное внимание к достоверным признакам и пришел к достоверным заключениям. Этим, смею добавить, я в огромной степени был обязан своим профессорам арабского в университете, по отношению к которому в последнее время стал испытывать самые серьезные опасения, а также ежегодным отчетам сэра Гамильтона Гибба из Оксфорда.
Это, возможно, звучит хвастливо, но означает лишь то, что на протяжении многих лет я учился как ишак, а когда выбрался из своего одеяния, состоявшего из черной мантии и академической шапочки с красными помпонами из лисьего меха, то способен был слушать арабское радио. Затем, вместо того чтобы провести еще шесть лет в каком-нибудь институте, я нанял русского эмигранта, чтобы он отслеживал советское вещание.
Мы ощущали в воздухе признаки чего-то такого этакого и были обеспокоены появлением Насера, так что, пока я отсутствовал, мой штат – за исключением миссис Людвиг – собирал записи радиопередач, газетные заметки и данные из египетских аэропортов.
А именно: сведения о частых официальных советских визитах (на гражданских самолетах, но по большей части через военные аэродромы), предоставляемые нам Пятым отделом Британской военной разведки. Три дня я пребывал на грани психоза, слушая египетские передачи за май. В них, как и в советских программах, обнаруживался резко выраженный сдвиг. Самое главное, египтяне стали вдруг безмятежными и торжествующими, словно проглотили канарейку, а теперь втайне наслаждались изысканным послевкусием.
Со своим заключением о том, что Египет осуществил демарш, в итоге которого перешел прямехонько в советский лагерь, я отправился непосредственно к мистеру Эдгару, точнее, к тельцу его, в котором едва теплилась жизнь. Возможно, в силу того, что я никогда не ошибался в подобного рода вещах, или же потому, что по натуре он был игроком (но игроком информированным), Юджин Б. Эдгар внял моим словам и приказал начать массированный отток финансовой поддержки из этого региона.
Мы решили, что компания Суэцкого канала, все англо-египетские и египетско-американские совместные предприятия, а также определенные категории инвестиций в страны Ближнего Востока будут сведены на нет. И начали медленно спускать все, что держали на Ближнем Востоке, и сбывать акции и облигации тех компаний, которые зависели от стабильности региона. В то же время мы перемещали фонды в другие области, которые, как мы полагали, в итоге усилятся: например, в консервативные эмираты, окружавшие Персидский залив, куда, по моему мнению, следовало обеспечить поступление свободного капитала. В результате новой политики мы начали бы получать значительный приток золота в качестве дополнительного обеспечения займов и помогать в осуществлении перекрестного инвестирования этих стран.
Конечно, результат мог стать известен лишь спустя несколько лет. Тем не менее ставка представлялась удачной, и в конце концов все обернулось именно так, как я предполагал. Открытие мое и анализ выглядели убедительно даже до подтверждения фактами и были в то время основной силой, поддерживавшей фирму на плаву.
Летний банкет проводился в загородном клубе «Сонная лощина». Трудно в полной мере понять великолепие этого мира, пока не встанешь над огромными лугами, окружающими это заведение, и не окинешь взглядом вид, утешающий сердце, как никакой другой из тех, что доводилось мне созерцать. Чего бы я только не отдал за то, чтобы вернуться в те же холмы, но только до 1914 года, когда я, совсем еще мальчик, нарушал границу обширного поместья и каждый мой шаг выковывал именно тот характер, каким я ныне и обладаю. Школа моя находилась у подножия этого холма, а мой дом на этом расстоянии был все-таки почти виден, угадываясь в излучине залива Кротон.
Когда наступил закат, мы покончили со своими коктейлями на террасе и отправились внутрь клуба, на обед. В тот вечер я был особенно раним, ибо события юности эхом отзывались из прошлого, а горящие неподалеку огни увлекали меня в блаженную тьму памяти.
Внутри клуба сверкали канделябры, а стол был сервирован словно бы для собрания королей. Я был полностью предоставлен самому себе, в одиночестве прибыв сюда на поезде и пройдя пешком через итальянские сады, поместье Вандерлипа и мимо самой школы, где во дворе того, что мы привыкли называть «Малышковой школой», мне повстречался рыжеватый парнишка лет семи. Он был похож на меня, каким я был в его возрасте, и – по причинам, которых мне никогда не узнать, – казалось, будто его плечи обременены всей тяжестью мира. Я подмигнул ему и улыбнулся. Он ответил долгим внимательным взглядом, и в глазах его я, как мне показалось, увидел отображение своей собственной жизни. А потом он продолжил свой путь.
Во главе стола, обрамленный пылающим за его спиной камином, восседал мистер Эдгар. Полотно, висевшее над очагом, было заменено портретом Эдгара, привезенным из зала заседаний правления. Мистер Эдгар был изображен там в форме – и шляпе – коммодора. Что это была за шляпа! Один лишь взгляд на нее всегда меня приободрял.
