– Да, если учесть, сколько приходится давать на чай привратникам в Рождество, – сказал я.
– У нас имеется накопительный счет в отделении Морского банка, – сказал он. – Мы копили всю жизнь.
– И сколько у вас там?
– Шесть тысяч.
– Ладно, – сказал я и, прежде чем приступить к своему предложению, как следует откашлялся. – У меня есть квартира на Пятой авеню с видом на Центральный парк. Оттуда очень быстро можно доехать до госпиталя. Там есть лифт, есть привратник и все такое. В квартире три спальни, столовая, большая гостиная с камином и окнами до пола, выходящими на солнечную террасу. Она на семнадцатом этаже, и там очень тихо. Я передам вам эту квартиру, вместе с роялем от Стейнвея. Кроме того, я дам вам полмиллиона долларов наличными и сделаю вклад на миллион. Все можно оформить на имя вашей жены и дочери, а вклад будет сделан у Моргана или в Государственный банк, грабить который мы не станем, и я все это устрою задолго до самых первых шагов по претворению нашего плана в жизнь, чтобы у вас было время поверить во все это.
– Если у вас есть такие средства, зачем же вы собираетесь ограбить банк?
– Это плюс рабочий капитал для выполнения задуманного – около шестисот тысяч – все, что у меня есть.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Во-первых, – сказал я, – те деньги, о которых мы сейчас говорили, не более чем мелочь по сравнению с тем кушем, который можно сорвать. Этот капитал – моя ставка. Во-вторых, в банке ко мне без всякой на то причины относятся очень плохо, но, даже если бы этого и не было, мне все равно пришлось бы их ограбить. Достаточно сказать, что они отказались запретить в своем здании кофе – и это несмотря на то, что в рекламных разделах «Нью-Йорк тайме» и «Уолл-стрит джорнал» публиковались мои осуждающие заявления, на целую полосу. Это продолжалось больше месяца, день изо дня, и стоило мне целого состояния, а они там повсюду продолжают подавать кофе, даже и теперь, как ни в чем не бывало. Так что одна из причин состоит в этом. А потом, есть еще Констанция – моя Констанция. Я терпеть не мог жить за ее счет, и мне бы очень хотелось, чтобы она узнала о моей финансовой независимости. С ее миллиардами мне никогда не сравняться, но, поскольку она ни гроша из них не заработала, мне представляется, что пары сотен миллионов будет достаточно. Далее, есть еще и ваша Констанция. Я ее никогда не видел, но если ближайшие сорок лет мне предстоит провести в тюрьме, то какое еще применение можно найти этим деньгам? Лучше передать их ей. А если я не попаду в тюрьму, то эти деньги мне не понадобятся. Суммы, о которых идет речь, так огромны, что я даже не заикнусь о возмещении стартового капитала или предоставляемой вам дотации. Все это превосходно увязывается одно с другим.
К этому времени игра окончилась, и на стадионе оставались только мы, если не считать уборщиков, чьи обязанности состоят в приведении в порядок игровой площадки. Никто из нас не проследил за матчем как следует, но мы предположили, что «Янки» выиграли. Они всегда выигрывали.
– Мне по душе то, что вы говорите, – сказал Смеджебаккен. – Думаю, ради блага Конни стоит рискнуть, но я умер бы, если бы узнал, что не смогу с ней увидеться сорок лет…
– Провал я приму на себя. Если нас поймают, я назову им только свое воинское звание. А вы пойдете с ними на сделку и столько им напоете, что у них уши завянут.
– Что случится, если нам все удастся и мне придется уехать из Штатов?
– Тогда у вашей дочери будет свой собственный терапевт и свой собственный бассейн, а на землях своего поместья вы сможете построить фортепьянную фабрику.
Я присутствовал при том, как он советовался с Анжеликой. Это было необходимо. Я должен был изложить ей свой план и выдержать ее жестокий допрос. Этой женщине следовало бы стать инспектором таможни: от нее решительно ничего невозможно было утаить. Она расписала вероятные исходы каждого этапа операции, разделив возможные неудачи на несколько категорий – ошибки, упущения, преждевременное раскрытие нашего плана службой безопасности, непредвиденное вмешательство третьей стороны, поломка инструментов, неточные измерения, простуда в решающий момент и еще несколько, которых я, откровенно говоря, не помню.
Не будучи инженером, я не сумел встроить в свой план резервные схемы. По сути, у меня был один только план и ничего, что могло бы его защитить, – ни мер предосторожности, ни альтернативных маршрутов, ни чего-либо подобного.
Но была там превосходная возможность насладиться красотой диалектики. Я выдвигал свой неотесанный тезис, Анжелика противостояла ему брутальным антитезисом, а Смеджебаккен – с его неизменно конструктивной натурой, сурковым трудолюбием и феноменальной изобретательностью – обеспечивал синтез. Когда я просто сказал о необходимости просверлить отверстие в скальной породе, он назвал полдюжины типов буров и по дюжине замен для каждого. Когда я упомянул о взлетном поле, он указал на два аэродрома плюс возможную альтернативу, а там, где мне виделись бочки с горючим, стоящие по сторонам взлетно-посадочной полосы, он их закопал поглубже, с глаз долой.
В конце концов, вся его жизнь была посвящена обеспечению надежности крайне сложной механической системы, подверженной воздействию большего числа переменчивых факторов, чем кто-либо в состоянии вообразить. В те дни метрополитен был весьма эффективен и на него действительно можно было положиться. Представляется, что после ухода Смеджебаккена дела там покатились под уклон.
Не случись мне повстречаться с талантливым и опытным системным инженером и его придирчивой, озабоченной вопросами безопасности женой, меня схватили бы в самом начале. А если бы даже и нет, я не смог бы сдвинуть с места то, что украл. Золото очень тяжелое. Я, разумеется, знал об этом, но привык держать его в руках по одному бруску зараз. У меня не сложилось адекватного представления о транспортировке тысячи слитков одновременно.
Мы не ложились всю ночь, и вот уже начало подниматься солнце. Стояло бабье лето. Ночной воздух был горяч и сух. С севера задул удушливый ветер, донося из Бронкса едкий кофейный дух, и с этим болезнетворным вихрем поднимались в небо стаи ворон, как отряды охваченной паникой, отступающей пернатой армии. Под столь сильными порывами ветра у них не оставалось иного выбора, кроме как быть вышвырнутыми куда-то на юг, и своим карканьем они возвещали приближение неминуемых бедствий.
Когда мы проштудировали весь план и согласовали все частности, я сказал: «Ну?» После чего мы десять минут просидели в молчании. В Анжелике Смеджебаккен клокотало так много эмоций, что сидеть напротив нее было все равно что смотреть на закипающий чайник, водруженный на докрасна раскаленную горелку.
– Можете продолжать жить, как живете сейчас, или же все изменить, – сказал я. – С тем, что я предлагаю, вы можете либо все потерять, либо все обрести. Если скажете «да», вы можете ввергнуть себя в небытие. Если же скажете «нет», то небытие может поглотить вас быстрее, чем вам представляется. Нашим отцам или дедам приходилось делать подобный выбор, прежде чем они уехали в эту страну. Любые ваши мысленные усилия не дадут ничего, кроме идеальной симметрии, с равными доводами в пользу того или иного. Выбрать вам надлежит сердцем. Ваши семьи делали подобный выбор прежде, и вы должны знать, как следует поступить.
