Смиренный тон мгновенно переходит в яростный. Конфетка бросается к нему и проводит шершавой ладонью по его искаженному лицу.
— Пожалуйста, Уильям, ты в таком состоянии, что перестал видеть, кто я. Я же твоя Конфетка. Я та женщина, которая выслушивала рассказы о твоих бедах, давала тебе советы, помогала писать письма, которые ты боялся писать… Сколько раз я доказывала, что на все готова ради тебя?
Конфетка проводит по своей груди вялой рукой Уильяма, тянет ее вниз по животу; он подчиняется со скучливым удивлением, будто она понуждает его перекреститься.
— Уильям, — упрашивает Конфетка, — ты помнишь Хопсома? Наши с тобой долгие ночи…
Выражение его лица, наконец, смягчается. Кажется, будто перегретый мозг наполняется прохладным бальзамом воскрешенной близости: ведь Конфетка помогала ему плыть по бурному морю развития «Парфюмерного дела Рэкхэма»; а тогда плохой совет мог и потопить корабль.
— Ты мой ангел, — покаянно говорит он.
К огромному облегчению Конфетки он целует ее прямо в губы; пусть у него сухой язык, отдающий бренди и дурным пищеварением, но по крайней мере, он целует. Осмелев, она гладит его волосы, плечи, спину, почти желая его, — желая, чтобы он желал.
— Да, кстати, — высвобождается он из ее рук, — я хочу кое-что показать тебе.
Возбужденный член топорщит его брюки, но это не то, нет, он пока не готов… Он роется в хаосе бумаг на письменном столе, вытягивает сложенную «Тайме».
— Думаю, ты этого не видела…
Листает газетные страницы — новости, объявления о свадьбах и помолвках — пока не находит нужную. На ней — среди мелких предложений средств для очищения крови и услуг гомеопатов — бросается в глаза большая реклама с портретом Уильяма Рэкхэма, окаймленным венком из падуба.
ПОЖЕЛАНИЯ ВЕСЕЛЫХ РОЖДЕСТВЕНСКИХ ПРАЗДНИКОВ И САМОГО СЧАСТЛИВОГО НОВОГО ГОДА ОТ РЭКХЭМА, ПОСТАВЩИКА ТОНКИХ ПАРФЮМОВ И ТУАЛЕТНЫХ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ
Конфетка несколько раз перечитывает поздравление, придумывая комплименты получше. Странное ощущение — увидеть одну из Уильямовых идей как fait accompli, без предварительного обсуждения с нею.
— Очень броско, — говорит она. — И превосходно написано. Да, замечательно.
— Понимаешь, таким образом мое поздравление появилось в газете заблаговременно, — объясняет он, — прежде, чем конкуренты разместили свою рекламу!
— Ну да, — подхватывает Конфетка, — теперь они сожалеют, что сами об этом не подумали, да?
В воображении Конфетки раз за разом вспыхивает тошнотворная картина: Агнес в темноте тычет грязную лопату в землю, и металл впивается в белую плоть ее ног.
— Они, конечно, постараются опередить меня на следующее Рождество, — рассуждает Уильям, — но в этом году выиграл я.
— На будущий год ты придумаешь что-нибудь еще более хитрое, — заверяет его Конфетка, — а я тебе помогу.
Они опять целуются, на этот раз Уильям готов к продолжению. Конфетка засовывает руку в его брюки и чувствует, как сразу твердеет его член.
— Когда ты избавишь меня от этой муки? — мурлычет Конфетка в его ухо, умудряясь придать истерической дрожи видимость любовного пыла. Но когда поднимает ногу, чтобы забраться на него, то с изумлением отмечает, какая она мокрая. Уильям ведет себя по-скотски, это правда, но он с ума сходит от проблем, а сердце у него доброе, в этом она не сомневается, и — слава тебе Господи! — он все еще хочет ее. Если сейчас она сумеет распалить его и услышать беспомощный стон самоотдачи, когда он в нее извергнется, то все еще может уладиться.
Конфеткины панталоны болтаются вокруг щиколоток, голая задница опускается на Уильяма, со стоном облегчения ощущает она головку чле
на… Раздается громкий стук в дверь. Конфетка мгновенно спархивает с ею тела, на лету подтягивая панталоны, оправляет юбки. Уильям приводит в порядок себя. Обоюдность и синхронность, с которой они поправляют одежду и принимают приличные позы, инстинктивна и плавна — как акт любви.
— Войдите, — хрипло говорит Рэкхэм.
Это снова Летти, сконфуженная не вторжением к хозяину с гувернанткой — их прервавшаяся беседа несомненно была образцом корректности, — а обременительностью поручения, с которым пришла.
— Э… Миссис Рэкхэм, сэр, — Летти изнывает от неловкости. — Она хочет видеть вас, сэр.
— Хочет меня видеть?
— Да, сэр. По срочному делу, сэр.
Уильям глядит из-под набрякших век налитыми кровью глазами, с большой неохотой смиряясь с невезением.
— Хорошо, Летти, — говорит он. — Сейчас буду.
Служанка исчезает. Уильям выходит из-за письменного стола, поправляя воротничок и галстук.
— Как лестно, — сардонически бурчит он, проходя мимо Конфетки, — столько женщин хотят тебя в одно и то же время.
Спальня Агнес, обычно затемненная в дневные часы, зловеще светла, шторы раздвинуты, и солнце заливает комнату. Миссис Рэкхэм должна быть до бесчувствия накачана лекарствами, но она, в полном сознании, выпрямившись, сидит в постели в белоснежной ночной рубашке, застегнутой до подбородка. Посередине кровати, где одеяло скрывает ее забинтованные ноги, красуется большая выпуклость. Лицо у нее спокойное, но на щеке остались царапины после потасовки с мужем, Стригом и Розой, пытавшимися втащить ее обратно в дом. Невероятно синие глаза Агнес окаймлены красным. Все это Уильям отмечает, едва войдя в комнату. Да еще и Клара стоит на часах в изголовье кровати: почетный караул при госпоже.
— Все в порядке, Клара, вы свободны, — говорит Уильям. Камеристка делает едва заметный книксен — легкое движение корпусом.
— Миссис Рэкхэм говорит, чтоб мне оставаться, сэр.
— Она моя камеристка, — напоминает Агнес. — Думаю, я имею право иметь в доме одного человека, который превыше всего ставит мои интересы.
Уильям расправляет плечи.
— Агнес, — предостерегающе начинает он, но сразу меняет тон. — О чем ты хотела поговорить?
Агнес делает долгий глубокий вдох.
— Только что мне пришлось выслушать унизительнейший отказ, — говорит она. — От моего собственного кучера.
— От Чизмана?
— Я полагаю, у нас только один кучер, Уильям. Если у тебя нет других, которых ты держишь про запас для собственных развлечений.
Это что — ухмылка на лице Клары? Черт возьми, какая наглость! Ах ты, потаскуха паскудная, да я тебя на улицу выброшу за это…
— Чизман вел себя дерзко, дорогая? — вопрошает Уильям с подчеркнутой предупредительностью.
— Он воспитан настолько, насколько бывают воспитанными люди его круга, — возражает миссис Рэкхэм. — Мое унижение — это твоих рук дело.
— Моих рук дело?
— Чизман говорит, что ему запрещено возить меня в церковь.
