Конфетка погружается в воду, насколько позволяет окружность таза, снова всхлипывая. До боли закусывает нижнюю губу и, в конце концов, берет себя в руки; вода в тазу не колышется или почти не колышется, поскольку в ней все-таки живое тело. В мутном рву между ее ногами, вода чуть всплескивает от каждого удара сердца, как волна у берега.
За другой дверью на лестничной площадке, в то самое время, как Конфетка укладывается в постель, Уильям вскрывает письмо от доктора Керлью, которое начинается словами:
«Дорогой Рэкхэм,
Я долго и трудно раздумывал над тем, написать мне Вам, или промолчать. Не сомневаюсь, что Вам смертельно надоело мое „вмешательство“. Тем не менее, есть некое обстоятельство, которое едва ли я мог не заметить, осматривая гувернантку Вашей дочери после ее падения, и решение промолчать на этот счет доставило мне немало треволнений, поскольку…»
Преамбула длиннее самого рассказа, содержание которого укладывается в одну фразу.
В темноте, под одеялом постели Конфетки, с нею много людей; она спит, а они говорят с нею.
— Расскажи нам что-нибудь, Конфетка, расскажи, только вот тем твоим, чудным голосом.
— Про что же мне рассказать?? — спрашивает она, всматриваясь в пестрые воды сна, стараясь соединить имена с неясными лицами.
— Что-нибудь про месть, — хихикают неисправимо вульгарные голоса, обреченные прожить всю жизнь в аду. — И чтобы там были слова попохабнее. Похабщина звучит так интересно, когда ее произносишь ты, Конфетка.
Хихиканье отдается множественным эхом, голоса смешиваются, превращаясь в какофонию. Конфетка уплывает от них, уплывает по улицам подводного города, и даже во сне это кажется ей странным, потому что она не умеет плавать. Но это, должно быть, умение, которому не надо учиться, она может плыть, даже не сняв ночную рубашку, направляя тело через проулки, похожие на сточные канавы, и через светлые прозрачные улицы. Если это Лондон, то его население смыло как мусор и отнесло куда-то вверх — грязную пену человеческих обломков, марающую небо. Кажется, внизу остались только те, кто имеет значение для Конфетки.
— Клара? — голос звучит совсем близко, и это самый прелестный и мелодичный изо всех голосов, слышанных Конфеткой.
— Нет, Агнес, — отвечает она, поворачивая за угол. — Я не Клара.
— Тогда кто вы?
— Не смотрите мне в лицо, Я помогу вам, но в лицо мне смотреть нельзя! Агнес лежит на спине, на булыжнике узкого переулка; ее обнаженное тело — как белый мрамор. Одна рука на груди, другая ниже, прикрывает детской ладошкой волосистый треугольник.
— Вот, — говорит Конфетка, сбрасывая с себя ночную рубашку и накрывая ею Агнес. — Пусть все случившееся останется нашей тайной.
— Благослови вас Бог, — говорит Агнес.
И внезапно исчезает водный мир Лондона; они лежат вдвоем в постели, теплые и сухие, уютно обнявшись — как сестры, и смотрят друг другу в лицо-
— Уильям говорит, что вы — фантазия, — шепчет Агнес и тянется к Конфетке, чтобы развеять сомнения. — Игра моего воображения.
— Не обращайте внимания. Мало ли что говорит Уильям.
— Пожалуйста, моя дорогая Сестра, назовите мне ваше имя. Конфетка чувствует между ногами руку, которая нежно накрывает больное место.
— Меня зовут Конфетка, — говорит она.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Имени нет ни на одном из двух конвертов, которые на другой день находит Конфетка под дверью своей спальни. Один конверт чист, на другом написано: «Тем, кого это может интересовать».
Время — половина первого. Она только что вернулась после утренних занятий с Софи, во время которых девочка с самого начала дала ей понять, что ничто не должно мешать столь серьезному делу, как учеба. Вчера все было очень интересно, но сегодняшний день должен быть другим — а вернее, он должен быть таким, как обычные дни.
— Пятнадцатый век, — начала Софи тоном человека, на которого возложена ответственность за спасение этой эпохи от небрежности и упущений, — ознаменовался пятью важнейшими событиями: было изобретено книгопечатание, турки взяли Константинополь, в Англии была гражданская война, которая продлилась тридцать лет, испанцы прогнали мавров обратно в Африку, и Америку открыл Христофор… Христофор…
Тут она подняла глаза на Конфетку: ей нужно только имя итальянского мореплавателя — и больше ничего.
— Колумб, Софи.
Все утро, хотя Конфетка десять раз была готова сорваться в слезы, ибо импровизированная прокладка, пришпиленная к панталонам, подтекала кровью, она держалась как образцовая гувернантка, играя эту роль именно так, как требовалось ее ученице. Затем, подобающим образом завершая утренние уроки, они с Софи поели протертые овощи и рисовый пудинг на молоке — самый щадящий ленч из всех, которые им подавали, доказывающий, что кухня получила информацию о неладах с пищеварением мисс Рэкхэм. Разочарованные взгляды, которыми обменялись Конфетка и Софи, когда Роза поставила перед ними исходящее паром блюдо, ознаменовали самый интимный момент — с начала дня.
Сейчас Конфетка возвращается к себе, предвкушая блаженный миг, когда она освободится от промокшей тряпки между ногами и заменит ее на чистую. К сожалению, вчерашний таз с водой унесли; это понятно: едва ли можно было ожидать, что Роза оставит стоять в комнате остывшую воду с липким кровяным осадком на дне.
Откладывая па минутку удовольствие, Конфетка неуклюже нагибается — подобрать конверты. В ненадписанном, думает она, записка от Розы, в которой сообщается — на случай, если Конфетка сама не заметила, — что окно открывается. Конфетка вскрывает конверт — в нем десять фунтов стерлингов и послание на листке простой бумаги без подписи. Крупный, детский почерк, но так можно писать и левой рукой.
«Мне стало известно, что Вы беременны. Это делает невозможным Ваше дальнейшее пребывание в доме в качестве гувернантки моей дочери. Ваше жалованье прилагается; прошу Вас быть готовой покинуть Вашу комнату со всеми пожитками 1 марта текущего года (1/3/76). Надеюсь, рекомендательное письмо (см. другой конверт) может пригодиться Вам в будущем. Вы, конечно, заметите, что я позволил себе несколько изменить Ваши данные. Я убежден, что для того, чтобы занять какое-то место в жизни, Вам необходимо надлежащее имя. Поэтому я дал его Вам.
Дальнейшее обсуждение данного вопроса категорически исключено. Не пытайтесь увидеться со мною. Прошу Вас не выходить из комнаты, когда в доме бывают посторонние».
Конфетка складывает письмо по прежним сгибам — с некоторым трудом, потому что пальцы сделались холодными и нечувствительными, засовывает его в конверт. Открывает бледно-лавандовый конверт с надписью «Тем, кого это может интересовать», скользя большим пальцем по клапану, чтобы не нарушить форму письма. Порезавшись об острый край бумаги, она не ощущает боли, только опасается испачкать конверт или его содержимое. Управляясь с костылем и поминутно облизывая палец, чтобы не дать тонюсенькому волоску крови па порезе собраться в каплю, она достает письмо и читает:
