В саду за домом соседа (можно ли называть соседями тех, с кем не знаком?) какой-то человек роет яму, он приостанавливается, и с улыбкой машет Софи. Чуть дальше та дворняжка, которая раньше всегда лаяла на них, воспринимает их приближение с безмятежным спокойствием. Хорошие знаки. Еще один такой знак и — кто знает? — небо может проясниться.
Вдали показывается омнибус, который идет с Кенсингтон-Парк-роуд в город.
— Идите быстрее, Софи, — задыхаясь просит мисс Конфетт, — давайте… давайте прокатимся на омнибусе.
Софи послушно ускоряет шаг, хотя и сомневается, что сама мисс Конфетт способна двигаться быстрее. Туго набитые сумки на плечах трясутся и болтаются самым неэлегантным образом — от каждого шага мисс Конфетт; ее кулак дрожит на рукоятке трости.
— Бегите вперед, Софи, чтобы кондуктор понял, что мы хотим сесть! Софи уносится вперед. Через миг Конфетка спотыкается на выбитом булыжнике и едва не грохается оземь. Гладстоновская сумка хлопается на землю, по всей дорожке разбрасывая свое содержимое: дневники Агнес рассыпаются по сторонам. Страницы вздуваются, как выкипающее молоко, из них сыплются конфетти засушенных цветочных лепестков и пожелтевших молитвенных карточек. И роман Конфетки, выблеванный из картонной папки на всю улицу струей в три человеческих роста, а то и больше, несется по ветру — по ветру, который листает исписанные чернилами страницы с невероятной быстротой.
На секунду Конфетка вскидывает руки в сторону трепыхающейся неразберихи, потом разворачивается и ковыляет вдогонку за Софи.
Конфетка и Софи сидят в полном омнибусе; не разговаривают, только дышат. Конфетка старается хотя бы не ловить ртом воздух и не хрипеть. Она исподтишка промокает багровое, потное лицо белым шелковым платком. Пассажиры — обычное смешение бедно одетых старух, доброжелательных, учительского вида мужчин в цилиндрах, молодых модниц с породистыми собачками на руках, бородатых мастеровых, важных мамаш, обремененных соломенными корзинками, зонтиками, пышными шляпами, букетами, заснувшими детьми — ведут себя так, будто Конфетка и Софи не существуют, будто никто не существует, будто омнибус — это безлюдное транспортное средство, которое громыхает в сторону Лондона ради собственного удовольствия. Их глаза устремлены на газеты, на руки в перчатках, сложенные на коленях, или, уж если ничего другого нет, на рекламные объявления над головами пассажиров напротив.
Конфетка поднимает подбородок; она боится смотреть на Софи. Над пучком перьев, венчающим шляпу величественной дамы на рекламе, напечатанной в два цвета, парит лицо Уильяма Рэкхэма — между парой других плакатов, рекламирующих чай и леденцы от кашля.
Дождь начинает лупить по окнам, небо темнеет, как в сумерки. Конфетка отыскивает разрыв между двух голов и выглядывает в залитое дождем окно. По улице спешат сквозь серебристую полутьму потенциальные пассажиры.
— Уголлл Хай-стрит! — выкрикивает кондуктор, но никто не выходит. — Место для еще одного!
И помогает подняться вымокшему пилигриму.
На всем протяжении Бейсуотер-роуд Конфетка вглядывается в каждого прохожего, который, как ей кажется, намеревается сесть в омнибус. Слава Богу, ни одного полицейского. Но странно, почему она почти уверена, что узнает почти каждое лицо, какое попадается на глаза? Это не Эммелин Фокс поспешает под зонтиком? Нет, конечно, не она. А вот: этот мужчина — это, конечно, доктор Керлью? Опять нет. А эти двое гуляк, которые дурашливо хлопают друг друга по плечам — неужели это Эшли и Бодвелл, или как их там? Да нет, они гораздо моложе, они только что школу окончили! Но это кто? Конфеткины кулаки сжимаются от страха, когда она замечает, что сквозь дождь к ней бежит разъяренный человек; его растрепанные кудрявые волосы нелепо подпрыгивают на непокрытой голове. Да нет же, Уильям давно носит очень короткую стрижку, и этот человек перебегает на другую сторону улицы.
Еще дальше, между аллеями Гайд-парка для верховой езды и кладбищем Сент-Джордж, женщина торопится поймать омнибус, так плавно двигаясь по тротуару, будто тоже катится на колесах. Хотя зонтик скрывает ее голову, Конфетке она представляется воплощением Агнес. Она одета в розовое — возможно, в этом причина — в розовое, цвета гвоздичного крем-мыла Рэкхэма, хотя ливень разукрасил ее юбки темными струйками, сделав их похожими на полосатый леденец.
— Вы к нам, мэм? — кричит кондуктор, но предложение присоединиться к простому люду, по-видимому, оскорбляет деликатные чувства дамы, ибо она замедляет шаг, останавливается и, сделав пируэт, направляется в противоположную сторону.
— Где мы будем заниматься, мисс? — тихо спрашивает Софи.
— Я еще не решила, — говорит Конфетка.
Она все не отрывается от окна, боязливо избегая глядеть в лицо Софи.
У Мраморной Арки в омнибус заходит мужчина, промокший до нитки. Он усаживается между двумя дамами, страдая от того, что навязывает себя, промокшего, этим сухим персонам, сутулясь в тщетной попытке занять поменьше места рослым широкоплечим телом.
— Простите меня, — бормочет он; его красивое лицо пылает, как лампа. «Это Генри Рэкхэм», думает Конфетка.
Всю дорогу до центра мокрый пассажир сидит с каменным лицом, которое не перестает пылать, неловко оглаживая колени руками. К тому времени как омнибус подъезжает к Оксфорд-серке, над его плечами повисает легчайшее облачко пара — и он не выдерживает. Пробормотав очередное извинение, он выбирается из омнибуса иод дождь. Конфетка смотрит, как он исчезает в потопе, и, несмотря на собственную тревогу, от всей души желает ему поскорее добраться до места, которое ему нужно.
— Мы должны сойти здесь, Софи, — объявляет она через минуту и поднимается на ноги.
Ребенок следует ее примеру, по-взрослому подбирая юбки. Конфетка, хромая, выходит из омнибуса прямо в проливной дождь.
Это парк перед ними? Нет, не парк. Как только они ступили на землю, мисс Конфетт остановила кеб, что-то объяснила кучеру и поспешно усадила Софи в пропахший сигарным дымом экипаж. Кебмен, хотя и вымок до костей, общителен и весел. Он щелкает кнутом над мокрым крупом неторопливой лошадки:
— Ну, грымза, выбирай: на живодерню или на вокзал Кинг-кросс!
— Мы вернемся домой к ужину? — спрашивает Софи, когда кеб трогается с места.
— Вы проголодались, дорогая?
— Нет, мисс.
Чувствуя, что медлить больше нельзя, Конфетка позволяет себе на мгновение посмотреть в лицо Софи. Ее глаза широко раскрыты; она несколько сбита с толку, без сомнения, озабочена — но, насколько может судить Конфетка, не готова к побегу.
— Сейчас я дам вам вашу подзорную трубу, — говорит Конфетка.
Она поднимает кожаную сумку, стараясь держать ее подальше от глаз девочки. Для большей верности она еще и склоняется над сумкой — чтобы Софи не рассмотрела ее содержимое (учебник истории, атлас, чистое нижнее белье, обрамленная фотография мисс Софи Рэкхэм с подписью «Тови и Сколфилд», груда щеток и гребенок, цветные карандаши, «Алиса в Стране чудес», гомик стихов Лира, скомканная шаль, большой плотный конверт, набитый рождественскими открытками, собственноручно изготовленными Софи, книга сказок с добрыми пожеланиями от «надоедливого дядюшки» и на самом дне — подзорная труба.
