Одежда заполняет два с половиной ящика; большую часть оставшегося свободным места занимают шляпки и шляпы. Сгибаясь над ящиком, чтобы поплотнее втиснуть в него шляпные коробки, Конфетка спиной ощущает, что в спальне появился кто-то еще.
— Ну так, на что он похож, твой мистер Хант?
Это Эми переступила порог комнаты, заслонив своей юбкой Кристофера. Одета она лишь наполовину, копна волос ее оставлена не расчесанной, под шемизеткой свободно свисают груди с темными кружками сосков. Как и всегда, материнская грудь эта лишь подчеркивает полное безразличие, с коим относится она к сыну, нежеланному порождению ее чрева.
— Он не хуже большинства прочих, — отвечает Конфетка, однако, понимая, что ящики делают эту характеристику недостаточной, через силу добавляет: — Очень щедр, как видишь.
— Да уж вижу, — без улыбки отвечает Эми.
Конфетка пытается придумать тему для разговора, способную заинтересовать проститутку, специальность которой составляют похабные слова и орошение причиндалов респектабельных джентльменов горячими каплями свечного сала, однако голова ее забита тем, что она узнала в постели от Уильяма. Уподобление запахов клавиатуре музыкального инструмента? Разница между однотонными и составными духами? «Знаешь ли ты, Эми, что из доступных нам ароматов мы можем создать, правильно их сочетая, запах любого цветка за исключением жасмина?».
— А у вас тут как? — вздыхает Конфетка.
— Как обычно, — отвечает Эми. — Кэти держится, пока еще не померла. Ну, а я снимаю пенки с окрестных улиц.
— Какие-нибудь планы?
— Планы?
— На эту комнату.
— Ее Низинчество нацелились на Дженнифер Пирс.
— Дженнифер Пирс? Из дома миссис Уоллис?
— Вот именно.
Конфетка тяжело вздыхает, ей не терпится убраться отсюда. Разговоры с Эми никогда легкими не были, но этот тягостен на редкость. Под челкой Конфетки собирается пот, ее так и подмывает соврать, что у нее закружилась голова, и сбежать вниз.
— Ну ладно, — произносит вдруг Эми. — Мне пора принарядиться к приходу моих обожателей. Вдруг и я сегодня своего принца встречу, мм?
Она поворачивается — так резко, что едва не сбивает Кристофера с ног, — и уходит, ссутулясь.
Конфетка обмякает, устало опирается ладонями о края ящика.
— Знал бы ты, Кристофер, — признается она мальчику, — как нелегко мне это дается.
— Дак давай, я за тебя все сделаю, — говорит он и, подойдя к Конфетке, подхватывает щетинящуюся гвоздями деревянную крышку. — Тот мужик молоток здесь оставил, а гвозди вот они.
И он взгромождает крышку на ящик, едва не пропоров при этом гвоздями руку Конфетки.
— Да… да, сделай… спасибо, — говорит она и отступает на шаг, терзаясь своей неспособностью прикоснуться к нему, поцеловать, взъерошить его волосы или погладить по щеке; терзаясь стыдом за то, что отступает к двери и выходит на лестницу, на то самое место, на котором он столько раз оставлял для нее бадейку с горячей водой. — Только пальцы побереги…
И под радостный стук молотка Конфетка начинает спускаться вниз.
Поколебавшись немного у задней двери дома греха, известного под названием «Заведение миссис Кастауэй», Конфетка дает себе дозволение навсегда покинуть его, ни с кем больше не прощаясь. И ничего не происходит, колебания ее продолжаются. Следом она пытается принудить себя уйти. Снова неудача. Язык принуждения понятен Конфетке, но только когда оно исходит извне. И она направляется к гостиной.
Мать ее расположилась на привычном своем месте и предается привычному занятию: наклеиванию бумажных святых в альбомы для вырезок. Конфетка, снова застав старуху за этим занятием — с ножницами, скалящими два зуба в ее костлявых клешнях, со стоящей наготове баночкой клея, не удивляется, но лишается мужества. Спина поникшей над столом матери согнута, багряная грудь обвисла и почти касается невысокой горки картинок, мешанины украшенных нимбами дев, гравюрно-серых, розовых и голубых.
— Нет конца трудам моим, — вздыхает она, не то обращаясь к самой себе, не то приветствуя таким образом Конфетку.
Конфетка чувствует, как лоб ее продирает судорога раздражения. Она отлично знает, как далеко заходит мать в стараниях обеспечить нескончаемость своих трудов — каждый месяц на книги, журналы, гравюры и открытки, присылаемые ей со всех концов земного шара, тратится небольшое состояние. От Рима до Пенсильвании издатели религиозной литературы считают, тут нечего и сомневаться, что самая набожная христианка в мире проживает здесь — в Лондоне, на Силвер-стрит.
— Ну-у-у-с, — тихо и напевно произносит миссис Кастауэй, не отрывая налитых кровью глаз от свеженькой, поступившей из «Библейского общества» Мадрида Магдалины, — чаша твоя, можно сказать, преисполнена, не правда ли?
Конфетка на эту колкость внимания не обращает. Старуха просто не может остановиться, не может не сравнивать без конца удачу, выпавшую дочери, с собственной плачевной судьбой. Да если б и сам Бог упал перед ней на колени, предлагая ей руку и сердце, она отмахнулось бы от него, сочла бы это лишь жалким возмещением за пережитые ею страдания. И если б Конфетка сгорела заживо вместе с домом, миссис Кастауэй, пожалуй, назвала бы ее счастливицей, сумевшей уволочь с собой на тот свет столько ценной недвижимости.
Конфетка протяжно вздыхает, глядя на прислоненную к пустому креслу у камина виолончель Кэти Лестер.
— Что, Кэти больше уже не встает? — спрашивает она, слегка повышая голос, чтобы перекрыть им безостановочный стук молотка наверху.
— Вчера вставала, дорогая, — мурлычет миссис Кастауэй, сноровисто орудуя ножницами, из-под которых появляется на свет очередной человекообразный клочок бумаги. — И очень мило играла, по-моему.
— Она все еще… работает…?
Миссис Кастауэй прикладывает клочок к уже заполненной картинками странице, прикидывая, какое место он мог бы занять. У нее имеются сложные принципы, определяющие порядок наклейки святых; наложения одного на других допускаются, но лишь в тех случаях, когда они позволяют замаскировать недостачу какой-либо части тела… Эту новую плачущую красотку придется наклеить так, чтобы она прикрыла собой отсутствие правой руки у другой, а оставшийся пустым узкий клинышек можно будет заполнить… где она, та малютка из французского календаря?…
— Мама, Кэти еще работает? — снова спрашивает, на этот раз громче, Конфетка.
— О… прости дорогая. Да, да, конечно работает, — и миссис Кастауэй задумчиво помешивает в баночке клей. — Знаешь, чем ближе она подходит к гробу, тем выше становится спрос на нее. Мне иногда приходится отказывать гостям, представляешь? Их даже грабительская цена не отпугивает.
Взгляд ее затуманивают раздумья об испорченности нашего несовершенного мира и сожаления о том, что преклонный возраст не позволяет ей нажиться на этой испорченности поосновательнее.
