— Я до нее еще дорасту, дядя, поверь. Когда стану толстенной старой клушей.
— Есть здесь кто-нибудь? — донесся из ресторанного зала сварливый женский голос.
— Халина Козловская явилась, старая шлюха, — пробормотал Катажинин дядя. — Пора за работу, Кася.
Он резко махнул рукой в сторону плиты, и Кася стянула майку. Однако, прежде чем выйти в ресторан, ей пришлось оправить волосы, глядя в оконце духовки, поскольку миссис Козловская являла собой самую крепкую, брызжущую польской стервозностью свиную сардельку, какую когда-либо удавалось состряпать Природе.
«Когда ты помрешь, — думала Катажина, торопливо семеня к старухе, чтобы принять у нее заказ, — из твоего праха понаделают бульонных кубиков».
А следом подумала: «Это стоит записать». Она записывала свои мысли и впечатления, приготовляясь к роли новейшей литературной сенсации Восточной Европы, писательницы, чье лицо украсит миллионы бумажных обложек.
* * *
— Черт возьми, дитя, наконец-то. Выходит, не зря я надеялась!
— М-м? — отозвалась Кася, готовая записать заказ старухи в блокнот. Собственно, она уже и записывала, поскольку миссис Козловская неизменно заказывала одно и то же. Неделю спустя, после возвращения Катажины в Польшу, ее дядя нашел среди кухонных бумаг вырванный из блокнота листок:
ВЕТЧ + МР КОРНИШ
КОФ
БУЛ С МАК
СТЕРВОЗНАЯ СВИНАЯ САРДЕЛЬКА/ПРАХ/БУЛЬОННЫЕ КУБИКИ
— Очень смешно, — он немного поразмыслил и сунул листок к другим сохраняемым им бумажкам.
На следующий день Катажина зашла в музыкальный магазин Virgin Megastore и спросила, кто вскорости станет большой сенсацией.
— Я из Польши, — пояснила она, стараясь говорить с пущим, чем настоящий ее, акцентом. — Магазины записей у нас имеются, но в них только и есть, что Dire Straits да Фил Коллинз.
Как и ожидалось, из Virgin Megastore (а также из HMV, Our Price, Reckless, Sister Ray, Vinyl Experience) она унесла охапку рекламных материалов — плакатов, открыток, наклеек, листовок, пустых пластиночных конвертов, — ничего, по сути дела, не купив: Катажина расплачивалась непривычным акцентом, улыбкой и статусом музыкальной беженки. Стоявшие за высокими прилавками молодые люди, столь пресыщено надменные со всеми прочими покупателями, улыбались, взирая сверху вниз на нее и на ложбинку между ее грудей, склонялись к ней, готовые спасти бедняжку от Фила Коллинза и Dire Straits. Не обрекать же такую красивую девушку на невежество в том, что касается запретного плода новизны; ей просто необходимо вкусить этот плод за те немногие месяцы, по истечении коих Woolworths обнаружит его и выбросит на рынок, где он, бедный, и увянет.
— Зачем тебе этот хлам? — поинтересовался Касин дядюшка.
Он пожала плечами:
— Его отдают даром, дядя.
— Даром ничего не дают, — отозвался старик. — Ни здесь, и нигде. Уж этому-то меня научили.
Катажина затянула тесемки передника, спорить ей не хотелось. Перелет из Варшавы в Лондон оплатил дядя: в обмен она получила передник, чтобы его затягивать, и работу, чтобы ее исполнять. Жаль вот только, что в Америке у нее дядюшек нет — жаль, потому что там-то и находится подлинный центр мира, центр управления. Рано или поздно ей придется перебраться туда, и не потому, что Америка так уж разительно отличается от мест, которые она знает, но потому, что места, которые она знает, недостаточно отличаются от Америки.
В зале ресторана эмигранты-поляки, полистав польские журналы, бросали их назад, в общую груду. И сверху, заметила Кася, неизменно оказывался тот, на цветной обложке которого некий малахольного вида чувак порицал президента США за сексуальные домогательства. Надпись на обложке гласила: «CLINTON — WINNY ALBO NIEWINNY?»
[2]
Америка была ныне единственной в мире настоящей страной, а все прочие — копиями или производными от нее. Может, где-то и существует еще страна, гордящаяся своей отчетливой самобытностью, но она, скорее всего, прячется в лежащей за Лапландией вулканической долине, а населяют ее оголодалые умалишенцы в набедренных повязках из тюленьих шкур. Остальные же страны, на какую ни взгляни, — это либо колонии Америки, либо ее грубые имитации. Кася еще в отрочестве прочла в польском переводе роман Артура Ч. Кларка «2001 год: Космическая одиссея». Под конец книги астронавт попадает в корабль пришельцев, оснащенный, как ему поначалу кажется, всем, к чему он привык дома, включая набитый расфасованными продуктами холодильник. При ближайшем же рассмотрении продукты оказываются подделками — кучей трехмерных имитаций, словно скопированных с расплывчатых телевизионных изображений. Вот так и выглядит сегодня весь мир: дрянным слепком США. Несколько лет назад джинсов «ливайс» в Восточной Европе было днем с огнем не сыскать, вместо них продавались хлопчатобумажные штаны («фермерские пижамы», как называла их Кася) с нашитыми где только можно — на карманах, на заду, на коленях — ярлыками и рекламными формулами: перевранными американскими фразочками, а то и попросту чистой тарабарщиной, чем угодно, лишь бы уверить всех в своей преданности империи великих торговых марок. Теперь такие штаны встречаются редко. «Ливайсы» наконец появились и в Восточной Европе: она могла бы купить их в Варшаве за ту же цену, за какую ее прапрадедушка купил свою полотняную фабрику. Может, и за несколько меньшую — если бы у нее нашлись американские доллары.
— А я говорю, шлюхин сын это сделал, — заявил по-польски один из завсегдатаев ресторанчика. — Только на одно и надеюсь — они заставят его, грязного долбаря, показать свой хер суду.
— Заткнись, Анджей.
Эта парочка жирных старых пердунов с кустистыми бровями появлялась в «Кафе Краков» почти каждый день. Оба были престарелыми силезскими нефтяниками, еще не добравшимися до той стадии алкоголизма, на которой никакой еды уже не требуется.
— Эй, эта шлюшка опять здесь — ты посмотри на ее сиськи!
— Заткнись и загляни в меню, Анджей. Она идет сюда принять наш заказ.
— А у меня заказ совсем, на хер, простой. Пусть просто наклонится и…
Катажина уже знала, что переминаться у стойки с десертами, дожидаясь, когда они выпустят весь пар, бессмысленно. Эти двое могли вот так талдычить свое целых полчаса — а после пожаловаться, что их плохо обслуживают.
— Итак, джентльмены, что-нибудь надумали?
— Да, юная леди, надумали. Клинтон должен показать всему миру свой хер, а они — отправить долбаря на электрический стул.
— И что же вы закажете, м-м? — бесстрастно осведомилась Кася. — Жареного Клинтона?
Силезцы увяли. Женское остроумие неизменно приводило их в замешательство.
— Суп и булочку, пожалуйста, — прокряхтел Анджей.
— И мне то же самое, — сказал его собеседник.
