— Угу, — промурлыкала, строча в блокноте, Кася. Заказ их, всегда одинаковый, она уже записала. А теперь: «Обритые гориллы, прячущие черные космы под вздувающимися рубашками».
На кухне дядюшка разглядывал добытые Касей в музыкальных магазинах рекламные материалы.
— Эти люди выглядят так, будто они сбежали из сумасшедшего дома.
— Знаю. Но я взяла за правило не говорить о твоих клиентах плохо. Два супа.
— Очень смешно. Я насчет этих поп-музыкантов. Они смахивают на уголовников.
— Это их имидж, дядя. Им хочется выглядеть негодяями, походить на преступников из американских фильмов. А на деле они, скорее всего, милейшие ребята.
— На вид — полные мафиози. По мне, так уж лучше Фил Коллинз.
— Правда? — Кася бросила в плетеную хлебницу пару завернутых в фольгу крошечных кусочков масла.
— Да. Фил Коллинз молодец. Ты уверена, что он не поляк? По-моему, похож.
— Он, вроде бы, из Лондона, — сказала Кася, осторожно пристраивая на поднос наполненные, как всегда, до краев чашки с супом, чтобы оттащить их в зал. — А теперь и вовсе в Америке живет.
— Смешно… Съезди в Лодзь, там каждый третий — вылитый Фил Коллинз, даже прическа такая же.
— Так вот почему он тебе нравится? — ухмыльнулась Кася и, повернувшись, приподняла брови, огладывая дядину лысину.
— Нет, потому что у него талант есть. — И, к испугу Каси, дядя запел, подделываясь под Фила Коллинза, запел на подпорченном акцентом английском, да еще и с поддельными американскими гласными: — «Еще одну, дай мне еще одну ночь»… «Новый день в раю»… У него мелодии, он не похож на этих длинноволосых горлопанов.
— Нисколько не похож.
— И потом, он человек состоятельный, — гнул свое дядя, — и все-таки… я в одном журнале читал, по-прежнему играет в дартс с посетителями ближайшего к его дому паба. И бизнесом занимается — форель разводит и уж не знаю, что еще, — уйму денег просаживает, а ему все равно нравится.
— Что ж, дядя, может, и тебе стоит начать так же относиться к твоему ресторану.
— Очень смешно.
Впрочем, как-то вечером дядя все же признался, что дела у ресторана идут плоховато. Прогореть он пока не прогорел, однако с каждым годом к этому приближался. Разумеется, мать Каси, дядина сестра, ей об этом уже сказала.
— Старые поляки умирают, — вздыхал он, — а молодые пристрастились лопать на скорую руку, а то еще и в Польшу возвращаются, надеются там куш сорвать. Да и ссорятся старые поляки друг с другом — один начинает обходить ресторан стороной, в нем, видите ли, «этот подонок» сидит, а после и сам «этот подонок» перестает появляться, потому что ему тут без друга скучно. Вот так я клиентов, в основном, и теряю. Из-за свар да из-за смертей.
Катажина, смущенная редким на дядином лице выражением уныния, ушла в зал и занялась там салфетками и подвядшими цветами.
— Ты посмотри, какая у этой шлюшки задница, — шепнул приятелю Анджей.
— Запрячь свой хер подальше и жри.
В тот вечер Катажина решила в танцклуб после работы не ходить — она устала и, скорее всего, переберет там «экстази», а это ни к чему. Да и секс ей сегодня не нужен, особенно с каким-нибудь из тамошних лопоухих, пучеглазых придурков с выбритыми по всему телу волосами.
Вместо этого она отправилась на концерт, в одно из тех заведений, которые у ее варшавских друзей считались достойными паломничества святилищами. Доехала подземкой до Шепердс-Буш, где, вопреки названию, не оказалось ни пастухов, ни кустов: только иностранец и мог по-настоящему понять, сколь значительную часть своего наследия потеряла эта страна. Ни тебе святых или лесов в Сент-Джонс-Вуд, ни рыцарей или мостов в Найтсбридже, ни доминиканцев в Блэкфрайарз.
Англичанство Англии обратилось в начинку туристских брошюр и книг по истории — совсем как сказочные дворцы Кракова, отданные на съедение кислотным дождям и фотовспышкам, совсем как королева Анна Ягеллонка, которую войны и идеология похоронили еще глубже, чем прежде. Да и английская королева годилась лишь для чайных полотенец и кофейных чашек, увозимых домой американцами, а здешние замки разваливались, обращаясь в груды камней, ожидая, когда их используют как декорации очередного голливудского фильма о Робин Гуде. Кася видела в Варшаве очередной голливудский фильм о Робин Гуде. Робина из Шервуда играл Кевин Костнер из Нью-Йорка, он привозил в средневековую Англию своего закадычного чернокожего дружка — чтобы на родине Кевина ребятам из черного движения было за кого поболеть. Если это не колониализм, то что же?
Группа, которую Кася собиралась сегодня послушать, называлась Spiritualized — «Одухотворенные». Если верить Virgin Megastore, именно ей предстояло вскоре стать новейшей сенсацией, а медлительность, с которой музыкальная пресса добиралась до Польши, гарантировала, что ко времени, когда Ян, Кшиш, Алиция и прочие Касины друзья прочитают посвященные этой группе статьи в NME и Melody Maker, Кася как раз и окажется рядом — с рассказом о том, как она этих ребят слушала. Надо бы только перечитать эти статьи самой, чтобы все получше запомнить.
В статьях говорилось, что основное влияние на группу оказали великие Kraftwerk, квартет Баланеску, Му Bloody Valentine, древняя музыка суфиев и Терри Райли. В стенах клуба «Одухотворенные», разумеется, никаких таких влияний не демонстрировали. Создаваемый ими звук, со страшной силой бивший из здоровенных усилителей, возвышался до уровня вибрирующего гула анонимности. Усердно сгибаясь над гитарами и клавишами, они запускали прекрасные, замысловатые вольтовы дуги в Элизиум собственного воображения, между тем как здесь, в зале, непроходимые заросли децибелов обносили их словно стеной, за которой они оставались такими же одинокими, как заключенные на прогулке в тюремном дворе. Кася бывала, конечно, на концертах в Германии, в Венгрии, в Польше: любые группы любых направлений звучали почти так же: сизифово шествие аккордов, никогда не выбирающихся из какофонического тумана, звон в ушах, едкий помпезный гул баса и пьяные выкрики: «Поосторожней с моим стаканом!», «Еще принять не желаешь?», «Народу в баре много?», «Ах, мать твою, пролил!», «Да нет, ничего, просто устал» — всегдашний язык рок-н-ролла.
Майки группы можно было купить еще до начала ее выступления. Кася на них и смотреть не стала: она не собиралась выкладывать 14 фунтов. Даже 2 фунта за первую выпивку, и то было для нее дороговато — впрочем, она всегда только за первую и платила, остальные покупал какой-нибудь парень, положивший на нее глаз…
Это па-де-де она уже исполняла множество раз: в Германии, в Венгрии, в Польше, на других лондонских концертах — спотыкливый балет клубного ухаживания. Ритуал разыгрывался в полутьме, в чреватом клаустрофобией подземелье, в ядовитых парах сигарет, спиртного и пота. Почему здесь, а не где-нибудь на открытом месте, на воздухе? Потому что здесь все общение сводилось к выкрикам прямо в ухо, к коротким и хриплым фразам. И стало быть, никаких нюансов; все ожидания, что потоньше, отпущены по амнистии и борешься ты скорее за то, чтобы тебя услышали, чем за то, чтобы поняли.
