— Совершенно верно, в конкурсе литературного мастерства, — согласно кивнула миссис Нэвилл. — Ты ведь понимаешь, о чем речь? О конкурсе, который ежегодно спонсируется Комитетом по искусству. Я никогда об этом не думал. Комитет по искусству, возглавлявшийся мистером Гровером Дином и миссис Эвелин Пасмо, спонсировал конкурс литературного мастерства, который включал в себя две номинации: эссе и короткие рассказы. Победителей награждали гравированными на меди похвальными грамотами и привилегией прочитать свое творение перед собравшимися на награждение в читальном зале библиотеки. Я вспомнил все это и пожал плечами. Все, что я успел до тех пор сочинить — истории о привидениях, ковбойские рассказы по мотивам комиксов, коротенькие детективы, ужастики о космических монстрах, — конечно, никак не могло быть представлено на серьезный конкурс; все это я писал для себя и больше ни для кого.
— Тебе стоит серьезно подумать над тем, что я тебе сказала, — продолжила миссис Нэвилл. — Ты знаешь, как обращаться со словом, Кори. Я опять пожал плечами. Когда учитель вдруг разговаривает с тобой как с обычным человеком, это всегда сбивает с толку.
— Счастливого лета, — наконец сказала мне миссис Нэвилл, и я уразумел, что наконец-то свободен. Я был словно лягушка, внезапно выпрыгнувшая из темной болотной воды на яркое солнце.
— Спасибо! — от души выкрикнул я и опрометью бросился к двери. Но, взявшись за ручку, я оглянулся на миссис Нэвилл — что-то словно ударило меня, заставив это сделать. Она сидела за своим столом, совершенно пустым: без стопок тетрадей, требовавших проверки, без учебников, по которым она готовилась к завтрашним урокам. Ее стол был абсолютно пуст, за исключением механической точилки, которой долго теперь не придется отведать карандаша, да огромного красного яблока, которое принесла для миссис Нэвилл Пола Эрскин. На моих глазах миссис Нэвилл, обрамленная лучами солнечного света, лившегося из окна, медленным задумчивым движением взяла со стола яблоко Полы. Потом, повернувшись, зачем-то взглянула на чистую классную доску, исцарапанную усилиями, наверное, десятка поколений учеников, пришедших в этот класс и ушедших из него, подобно волнам прилива, которые накатывают на берег и отступают обратно в океан прошлого. Внезапно миссис Нэвилл показалась мне ужасно старой.
— Счастливого вам лета, миссис Нэвилл! — крикнул я от двери.
— Прощай, Кори, — ответила мне она и улыбнулась. Через мгновение я уже летел по коридору Мои руки были свободны от книг, а голова — от изводящих фактов и цифр, цитат и знаменательных дат. Я вырвался на чистый солнечный свет, и мое лето началось. У меня так и не было велосипеда. С тех пор как мы с мамой побывали у Леди с визитом, минуло три недели Я начал было намекать маме, что пора уже, мол, позвонить Леди и напомнить о данном мне обещании. Просьбы мои постепенно переходили в мольбы, но неумолимый мамин ответ всегда был один и тот же: она советовала мне набраться терпения. По маминым словам, я получу новый велосипед ровно тогда, когда получу, и ни минутой раньше; это было довольно туманно, но все же несло в себе некоторый смысл. После нашего возвращения от Леди мама и отец долго разговаривали, сидя в синих сумерках на крыльце. Хотя, по всей видимости, этот разговор не был предназначен для моих ушей, я кое-что из сказанного отцом уловил. “Мне нет дела до ее снов. Я к ней не пойду, и все”, — вот что он сказал. Но иногда я просыпался среди ночи, разбуженный сдавленным криком отца, вырывавшегося из ночного кошмара, а потом лежал и слушал, как мама долго успокаивала его. Я слышал, как он говорил что-то вроде “…в озере…” или “…в глубине, в темноте…”, и этого было достаточно, чтобы понять, что именно пробирается в отцовские сны своими длинными черными щупальцами. У отца испортился аппетит. Часто, не сумев осилить и половины обеда или ужина, он отодвигал тарелку в сторону, что было грубейшим нарушением его прежнего девиза: “Подниматься из-за стола нужно с чистой тарелкой, Кори, потому что сию минуту в Индии такие же мальчики и девочки, как ты, страдают от голода”. Он заметно похудел и осунулся, на ремне его форменных брюк молочника появилась новая дырочка. Его лицо сильно изменилось, скулы заострились, а глаза глубже запали в глазницы. Отец по-прежнему постоянно слушал бейсбол по радио и смотрел игры по телевизору, но теперь довольно часто засыпал в своем любимом кресле, откинув голову на спинку и открыв рот. Во сне его лицо подергивалось. Мне стало страшно за отца. Мне казалось, я понимаю силу, что его гложет. И дело было вовсе не в том, что он столкнулся с убийством или не смог вытащить того человека из машины, хотя тот наверняка все равно уже был мертв. Дело было не в убийстве; подобное в Зефире случалось и раньше, хотя — слава Богу — довольно редко. Главным тут, насколько я мог разобраться, было то дьявольское зло, которое стояло за происшедшим, и именно оно так глубоко въелось в душу моего отца. Отца нельзя было назвать глупым или наивным; он был наделен жизненной смекалкой в обычном смысле этого слова; он мог отличить плохое от хорошего. Но, будучи человеком своего круга, он часто был наивен в отношении незнакомых ему до того проявлений окружающего мира. Например, я был уверен, что отец не верил, что в Зефире может крыться такое зло: совершенно демонического и адского свойства. Мысль о том, что человеческое существо можно забить до смерти, потом хладнокровно удушить рояльной струной (причем муки рисовались самые невообразимые), после чего приковать наручниками к рулю автомобиля и сбросить в глубины одного из самых зловещих и страшных мест в округе, озера Саксон, и лишить христианского погребения на богоугодной земле, переломило что-то очень важное внутри отца. Главное, что это ужасное деяние было совершено в его родном городке, где он родился и вырос. Может быть, сыграло роль и то, что в глазах отца у погибшего не было прошлого, а также то, что никто не откликнулся на отправленные шерифом Эмори запросы.
— Ведь он не может быть просто никем, — услышал я как-то ночью за стеной. — У него могли быть жена и дети, братья и сестры. Да и вообще просто какие-то родственники. Господи, Ребекка, у него должно было быть имя! Кто он такой? Откуда он пришел?
— Узнать это — дело шерифа.
— Джей-Ти не способен узнать даже номер почтового отделения в соседнем городе. Он давно махнул на все рукой!
— Думаю, что тебе все-таки стоит заглянуть к Леди, Том — Нет.
— Почему? К чему такое упрямство? Ты же видел ее рисунок. Это та самая татуировка, верно? Так почему ты не хочешь зайти к ней и просто поговорить?
— Потому что… — Отец замолчал. Я почти физически чувствовал, как он мучительно ищет подходящий ответ, который можно было облечь в слова. — Потому что я не верю в то, чем она занимается, вот почему. Вся эта ее магия и колдовство — сплошное балаганное надувательство. Грязные фокусы, которые годятся для нищих-попрошаек на улице. Знаешь, откуда она узнала об этой татуировке? Из “Журнала”!
— Там ни слова не было сказано о таких деталях, и ты сам об этом знаешь. Кроме того, она говорит, что слышит голоса и пианино и видит руки и бейсбольную биту. Сходи к ней. Том. Тебе нужно попытаться потолковать с ней — уж очень ты мучаешься. Может быть, Леди поможет. Прошу тебя, пойди к ней.
