Так что повязка на глаз, выданная Клеей, делает то, на что не способна ни одна система сигнализации. Ормус принимает решение не снимать повязку и держать свой левый глаз в темноте.
Вина — всё, что он видит и хочет видеть.
Повязка на глазу не мешает Ормусу Каме узреть, что Америка неправдоподобна. В холле стоит автомат с напитками, за которые можно расплачиваться бумажными деньгами. Он потрясен. Бумага не способна на простые механические хитрости, являющиеся пределом его научных представлений. Электроника — сканеры, печатные схемы, двоичная система счисления — эти тайны за пределами его понимания, они для него столь же непостижимы, как мистерии древних греков. Автомат, приводимый в действие бумажными деньгами, — это страж у ворот в новый мир чудес и путаницы, мир, где ручки дверей поворачиваются в другую сторону, а рубильники перевернуты вверх ногами.
Из газет становится понятно, что мир за пределами Соединенных Штатов практически прекратил свое существование (Индокитай — исключение). Остальная часть планеты воспринимается здесь как фикция, и самое прискорбное в этой войне в Индокитае то, что некая воображаемая страна лишает молодых американцев их самых что ни на есть настоящих жизней, на которые они имеют гарантированное Конституцией право. Это нарушение естественного хода вещей, и протесты усиливаются. В теленовостях фигуры в шлемах и со щитами маршируют с оружием по территориям университетских кампусов, защищая богом данное американцам право самим убивать и калечить свою молодежь, прежде чем такой шанс выпадет коренному населению Индокитая.
Телевидение в новинку для Ормуса, и оно продолжает удивлять.
Постоянно идет реклама губительных для человека новоизобретений, искусно замаскированных под всяческую снедь, цель которых — вывернуть наизнанку желудок американцев и нарушить работу пищеварительного тракта, превратив его в неистово бурлящее поле битвы. Эти ролики перемежаются рекламой разнообразных химических снадобий, каждое из которых, по уверениям его создателей, является единственным надежным средством для восстановления мира в кишечнике. В промежутках между рекламой он узнает о смерти Луи Армстронга, который так понравился ему в фильме «Пять пенни» и в других картинах. Он видит на экране, как некто, невидимый и смешливый, заливается хохотом, подглядывая за людьми — в том числе одной семьей бездарных музыкантов — в их собственных домах. Говорят не то об истребителях, не то о летающих тарелках, приземлившихся на просторах Среднего Запада. Старик актер, чьим основным даром является неспособность помнить что бы то ни было более пятнадцати минут, баллотируется на пост губернатора Калифорнии, и о нем говорят как об образцовой модели американского гражданина.
Музыка, однако, успокаивает. В комнате со звукоизоляцией он с удовольствием, даже с восторгом слушает альбом Дяди Мита
[216]
«200 мотелей», запись легендарного турне «Каледония Соул Оркестра» Зу Харрисона, «Just My Imagination»
[217]
Эдди Кендрикса и «Imagine»
[218]
в исполнении «Пластик Оно Бенд»
[219]
. Его приводят в ярость слова какого-то юнца о смерти рок-н-ролла. Рок-н-ролл мертв?! Эта музыка только зарождается. Ее мать — Вина, он — ее отец, и все, кто с этим не согласен, должны убраться подальше с их сверхскоростной трассы.
В глубине души он понимает, что именно его злит. Он опоздал на вечеринку на пятнадцать лет. Эти годы должны были принадлежать ему, но ими владеют другие. Время летит. И с каждым днем его остается все меньше.
Он в доме, наверху, и видит, как у озера Вина разговаривает с миссис Фараон и сует в обшарпанную сумку умирающей пачку долларов. Он стряхивает с себя дурман, навеянный визитами Марии, и его переполняет чувство безмерной любви к женщине, вернувшей его к жизни. Она необыкновенная! Сколько ей пришлось преодолеть, сколько страданий вынести! Он должен жениться на ней, сейчас же. А она должна прекратить кормить его шутливыми отказами и без промедления дать согласие выйти за него замуж, возможно прямо здесь, в Темп-Харбор. Да, это было бы замечательно! Встретившись с женщиной, плохо обращавшейся с ней, когда она была ребенком, Вина избавилась от призрака прошлого. Юл Сингх изгнал призрак Мэнни Раабе с помощью тепла. Вина прогнала преследовавшие ее фантомы, повернувшись к ним лицом и воздав им по заслугам. Она покончила с прошлым. Выйдя замуж сейчас, она откроет новую страницу своей жизни.
Его страсть к Вине нарастает, переполняя душу. Только ее любовь может соединить — и соединит — его расколотое видение мира, сведет его в единое целое. Точно так же, как только его объятие способно помочь ей сохранить себя после всех терзаний и боли.
У озера ноги утопают в неземных полевых цветах. Это идеальное место.
Он светится любовью. Скоро у него свадьба.
Если бы Вина не подвела итог своим отношениям с миссис Мэрион Египтус из Чикабума, штат Нью-Йорк, — если бы ее детские страдания не были компенсированы вполне взрослой сделкой наличными, — тогда, возможно, Вина Апсара и чувствовала бы себя достаточно податливой и уязвимой, чтобы согласиться на повторное предложение Ормуса. Если бы Отто и Ифредис Уинг, пробегая по лужайке мимо собравшейся уходить миссис Египтус и Вины, не предложили бы ей заняться любовью à trois
[220]
или, если она настаивает, à quatre
[221]
, вместе с ее мрачноватым и столь поглощенным ею другом, — возможно, Вина не была бы так полна отвращения, к ужимкам и шутовству молодоженов Уингов и не перенесла бы свое презрение на весь институт брака.
Но что случилось, то случилось. И Ормус, с букетом полевых цветов и переполненным любовью сердцем приближающийся к Вине, стоящей у кромки воды в последних отблесках солнца, находит ее в очень язвительном настроении.
— Мы должны убраться отсюда, и сейчас же, — заявляет Вина своему глупо улыбающемуся поклоннику, явившемуся с романтическими намерениями и обнаружившему, что его возлюбленная превратилась в злобно шипящую гарпию. Озлобленность ее бывшей приемной матери разожгла в ней самой неистовую ярость. — Ормус, господи Иисусе! Что мы делаем? Мы, наверное, сошли с ума! Нам нужно было бы поджечь это кошмарное палаццо, вместо того чтобы представлять тут личный гарем Юла. Его евнухов и, как их там, наложниц. Нам нужно было бы сжечь здесь всё дотла. Неужели ради этого мы уехали из Англии? Если это двадцатый век, малыш, нам нужно срочно думать о том, как переселиться на постоянное место жительства в другую эпоху. «Бежим, товарищ, старый мир догоняет тебя», — говорили в шестьдесят восьмом парижские студенты. Покончим с миром, где гарантия, что ты не умрешь с голоду, куплена в обмен на гарантированную смерть от скуки! Победа за теми, кто умеет создать беспорядок, не получая от этого удовольствия! Ну же, Ормус! Для чего мы здесь? Мы снесем этот дурдом или поселимся здесь в какой-нибудь гребаной палате с обитыми войлоком стенами и начнем — я не знаю — пускать пузыри?
