Книга Земля под ее ногами, страница 63. Автор книги Салман Рушди

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Земля под ее ногами»

Cтраница 63

Кто-то может спать под включенным вентилятором, а кто-то нет. Ормус Кама умел опрокидывать комнату и лежать под вентилятором, словно в механическом оазисе. Вина же как-то призналась мне, что никогда не могла отделаться от ощущения, будто эта чертова штуковина способна оторваться от потолка и подлететь к ней, пока она спит. Ей снились кошмары, в которых ее обезглавливали крутящиеся лопасти вентилятора. Лично я всегда любил вентилятор. Я устанавливал минимальную скорость и лежал, чувствуя, как привычное дуновение нежно пробегает по коже. Оно успокаивало, казалось, что я лежу у океана вблизи экватора и меня окатывают теплые волны — теплее, чем кровь. С отцом все было наоборот. «Какая бы ни была жара, — говорил Виви Мерчант, — от этого чертова сквозняка я начинаю дрожать и мерзнуть. В общем, он у меня сидит в печенках».

Зная это, я послушно выключил вентилятор и оставил его наедине с самим собой, оставил выбирать между живыми и мертвыми — выбор, который, надо полагать, оказался нетрудным, учитывая, что Амир была среди ушедших, а когорты остающихся включали всего лишь меня. Любовь больше, чем смерть, или сама — смерть. Некоторые считают, что песенный мастер Орфей был трусом, потому что не захотел умереть ради любви, не последовал за Эвридикой в загробный мир, а вместо этого пытался вытащить ее оттуда назад в жизнь, что противоречило законам природы, поэтому у него ничего и не вышло. Если принять эту точку зрения, то мой отец оказался смелее играющего на лире фракийца: ведь в своей погоне за Амир он не просил у хозяев потустороннего мира сделать для него исключение, не требовал обратного билета у чудовищ, стерегущих врата. Но Орфей и Эвридика были бездетны. В отличие от моих родителей.

Мой отец сделал свой выбор, но жить с этим выбором предоставил мне.

О, Нисси По, чья мать висела в козьем загоне в Виргинии много лет тому назад. Вина, мы связаны с тобой тем, что видели, бременем, которое должны нести всю жизнь. Они не хотели видеть нас взрослыми. Они недостаточно любили нас, чтобы подождать. А если мы нуждались в них? А еще тысяча и одно если?

Убийство — тяжкое преступление против убитого. Самоубийство — тяжкое преступление против тех, кто остается жить.


Рано утром меня разбудили слуги и отвели в его спальню. Они столпились в дверном проеме, с круглыми от ужаса глазами, почти обезумев от открывшегося их взорам зрелища, словно фигуры на шабаше ведьм у Гойи, которые зачарованно уставились на Козла. С вентилятора на потолке свисал В. В. Мерчант. Огни как петля. Орудием самоубийства послужил провод от торшера. Виви медленно вращался в потоке воздуха. Это заставило меня потерять самообладание, не позволило сохранить хладнокровие и взглянуть на все со стороны. У кого-то хватило ума, войдя сюда, включить вентилятор. «Кто это сделал?! — завопил я. — Кто включил этот чертов вентилятор?!»

«Сахиб, было жарко, сахиб, — отвечали фигуры с картины Гойи. — И потом — запах, сахиб».


Он никогда по-настоящему не верил, что они расстались навсегда, надеясь вновь завоевать ее. В один прекрасный день она проснется, думал он, удивится, что его нет рядом с ней в постели, и поймет, что была не права. Важно было, чтобы она поняла свою неправоту, потому что он хотел вернуть ту Амир, на которой когда-то женился, а не циничную поклонницу Маммоны, заключившую союз с Пилу Дудхвалой. Его собственный порок постоянно мучил его. В своей решимости избавиться от пристрастия к игре он дошел до того, что обратился за помощью ко мне. Он хотел, чтобы я стал его букмекером, и я завел тетрадь. Когда на него нападал картежный зуд, мы играли в карты. Вечер за вечером мы играли в покер на спички, и я каждый раз аккуратно записывал его спичечный проигрыш, неизменно большой. Что касается ипподрома, то ему удавалось держаться от него подальше, за исключением дней гимханы, когда туда приходили семьями. Тогда я отправлялся вместе с ним, предварительно убедившись, что у него нет при себе денег, и вместо того чтобы делать ставки, мы фотографировали приглянувшихся ему лошадей. Если лошадь, за которую он болел, выигрывала, мы сохраняли ее фотографию и вклеивали в мою тетрадь, указав количество очков; если нет — мы рвали фотокарточку и бросали в урну, словно использованный билет тотализатора. Тем не менее «проигрыш» также заносился в тетрадь. Если он хотел сделать ставку на погоду, я принимал ее. Иной раз, видя двух мух на оконном стекле, он хотел заключить пари на то, какая из них взлетит первой. Когда он бывал в городе, то часто держал пари на результаты крикетных матчей, рейтинги кинофильмов, авторство песен, но вместо того чтобы ставить деньги, звонил мне, и я заносил его ставку в тетрадь, а потом отмечал выигрыш или проигрыш. Так, очень медленно, он в конце концов излечился. Воображаемые ставки, занесенные в мою школьную тетрадь в желтой обложке с картинкой, изображающей планету в кольце Сатурна, постепенно отучили его от реального пристрастия. С каждым месяцем записей становилось все меньше, и настал месяц, когда мне не пришлось вносить ни одной ставки. Он взял тетрадь и показал ее Амир. «Всё в прошлом, — сказал он. — Почему бы нам не дать Пилу коленкой под зад и не начать всё сначала?»

«Ты прав лишь в одном, — ответила она. — Всё в прошлом, это точно». Через две недели дала о себе знать опухоль мозга. Шесть недель спустя она умерла.

Иногда все просто кончается, и с этим ничего нельзя поделать. Люди переоценивают возможность доказать что-то делом, оправдаться. Есть отвергающие, и есть отвергнутые, и если вы принадлежите к последней категории, никакие воображаемые ставки, занесенные в тетрадь, не спасут вас. Мне не раз приходилось отвергать людей (главным образом, женщин), меня же отвергали не часто. Если, конечно, не считать отца (то, что Амир его отвергла, он переживал, пожалуй, еще болезненнее, чем ее смерть), который вздернул себя, оставив меня в подвешенном состоянии. Став, таким образом, одновременно отвергающим и отвергнутым. И если не считать Вины, которая всегда отворачивалась от меня, когда ее любовь к Ормусу, ее роковая тяга к нему, ее зависимость от него этого требовали.

Но даже Ормусу Каме довелось узнать, что такое быть изгоем, «четвертой функцией», оказаться за непреодолимой чертой.

8. Решающий момент [113]

А теперь пора воздать хвалу незаслуженно позабытым. Первая настоящая фотография была сделана в 1826 году в Париже Жозефом Нисефором Ньепсом, но его место в нашей коллективной памяти узурпировал его более поздний сподвижник Луи Дагер, после смерти Ньепса продавший их изобретение, их волшебный ящичек, «камеру», французскому правительству. Поэтому нужно прямо заявить, что прославленные дагеротипы не могли быть созданы без научных знаний Ньепса, значительно превосходивших знания его партнера. Кстати, искусство фотографии было не единственным детищем Ньепса; он создал также мощный пиреолофор — двигатель внешнего сгорания. Воистину прародитель Нового.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация