Его разбудили крики и топот ног. Было светло, окна в комнате были распахнуты, и Джульетта визгливым голосом кричала ему в самое ухо: «Что ты с ней сделал?!» Растрепанные и немытые, ненакрашенные и без обычных побрякушек девицы метались по комнатам. Все двери были раскрыты настежь, и отрезвляющий, разоблачающий всякую фальшь дневной свет проникал беспрепятственно во все углы и закоулки Дома Марса. Пресвятая Дева, как безобразно, как непотребно выглядели сейчас эти сумеречные существа с дурным запахом изо рта, с вульгарными ужимками и пронзительными голосами! Макиа стал поспешно одеваться. «Что ты наделал?!» Да не наделал он ничего. Он помог, он привел ей в порядок голову, высвободил из плена душу и практически пальцем ее не тронул! Надо думать, с него не собираются требовать денег? С чего эта карлица так на него взъелась и по какому случаю тут такой персполох? Необходимо поскорее уносить отсюда ноги.
Надо срочно отыскать Аго, Бьяджо, Ромоло и плотно позавтракать… «Кретин! — вопила Веронезе. — Зачем браться за дело, если в нем ничего не смыслишь!» Он уже успел привести себя в порядок и двинулся к выходу из утратившего всякое очарование Дома Марса, стараясь, чтобы его уход не был похож на трусливое бегство. При его появлении куртизанки переставали галдеть. Некоторые тыкали в него пальцем, некоторые шипели, как разъяренные кошки. Окно в зале, выходившее на Арно, было разбито вдребезги. Хотелось бы знать, что же все-таки здесь произошло. И тут перед ним возникла сама хозяйка заведения, Фьорентина, прекрасная даже в своем естестве. «Господин секретарь, сюда вас не пригласят больше никогда», — произнесла она ледяным тоном и исчезла в вихре кружевных юбок, после чего причитания и крики возобновились с новой силой. «Будь ты проклят! — проскрежетала Джульетта. — Ее невозможно было остановить. Она выскочила из комнаты, где ты спал, словно фурия ада, раскидывая всех, кто попадался на дороге».
Ты можешь как-то существовать, пока твой мозг спит, пока не осознаешь, чтó с тобой сотворила жизнь. Зато когда способность мыслить возвращается к тебе, то сойти с ума ничего не стоит. Разбуженная память может нанести тебе непоправимый вред. Память о множестве унижений, насилий, совершенных над телом твоим, память о великом множестве мужчин, обладавших тобой, — это уже не дворец, это просто бордель воспоминаний. А вдобавок — безжалостно-трезвое осознание того, что все дорогие тебе люди мертвы и неоткуда ждать спасения. Всего этого вполне достаточно, чтобы заставить тебя опрометью бежать. И если бежать изо всех сил, то, может, удастся оставить прошлое и все, что там с тобой случилось, далеко позади, а заодно избавить себя от будущего, которое не сулит ничего доброго. Никакие братья не кинутся на выручку, они мертвы. Может, мир стал одним большим кладбищем? Наверное, так оно и есть. Тогда и тебе, как всем остальным, следует умереть. Надо бежать, бежать стремительно, чтобы не успеть ничего почувствовать, и преодолеть стеклянное препятствие между двумя мирами так, будто стекло стало воздухом, а воздух — стеклом, и, пока ты летишь, он осыпает тебя осколками. Как хорошо падать. Как хорошо выпасть из жизни. Хорошо.
14
После того как в Доме Сканды Тансен пропел рагу двипака…
После того как в Доме Сканды Тансен пропел рагу двипака, отчего загорелись все светильники, оказалось, что огонь не пощадил и самого музыканта. В порыве вдохновения Тансен не заметил, как воспламенилась его одежда. Акбар повелел тотчас отправить певца в своем собственном паланкине в его родной Гвалиор и запретил возвращаться, пока силы его не восстановятся полностью. Дома Тансена ожидали две его сестры — Тана и Рири. При виде страданий своего обожженного брата опечаленные девушки запели рагу мегх малхар — песнь в честь дождевых облаков. Вскоре на лежавшего под навесом Миана Тансена посыпал легкий моросящий дождичек. Это был не совсем обычный дождь. Тана и Рири продолжали петь, осторожно удаляя повязки с тела брата, и по мере того как влага омывала ожоги, его кожа снова становилась гладкой. О великом чуде исцеления заговорили во всем Гвалиоре. По возвращении в Сикри Тансен рассказал императору о замечательном даре девушек, и Акбар немедля отправил к ним Бирбала с богатыми подарками и приглашением переселиться во дворец. Выслушав Бирбала, девушки в замешательстве переглянулись и, не притронувшись к подаркам, пошли к себе, «чтобы обсудить предложение». Вскоре они вернулись и объявили, что ответ дадут на следующий день поутру. Бирбал всю ночь пировал у махараджи Гвалиора, а когда утром явился к дому сестер, то застал всю округу в горести и смятении: сестры утопились в колодце. Как истинные брахманки, они не пожелали служить императору-мусульманину, но побоялись, что их отказ разгневает правителя и их семья впадет в немилость. Они предпочли умереть.
Весть о самоубийстве сестер, чьи голоса обладали волшебной силой, повергла Акбара в великую печаль, а когда император впадал в меланхолию, столица замирала. Дискуссии в шатре Нового учения между «водохлебами» и «винолюбами» прекратились, смолкли перебранки на женской половине дворца. Ближе к вечеру, когда стал спадать зной, Никколо Веспуччи, называвший себя Могором дель Аморе, явился, как обычно, в покои Акбара, но император был не в настроении и его не принял. Перед самым заходом солнца Акбар неожиданно вышел и в сопровождении охраны быстрым шагом направился к Панч-Махалу.
— А, это ты, — произнес он так, словно позабыл о самом существовании Могора, и, уже отворачиваясь, бросил: — Ладно, можешь пойти со мной.
Группа стражников расступилась, и Никколо оказался внутри магического круга власти. Ему пришлось почти бежать. Акбар спешил.
Устроившись в малой беседке Панч-Махала, император Хиндустана устремил взгляд на отливающее золотом озеро. За его спиной встали держатели огромного опахала из павлиньих перьев, а рядом — желтоволосый европеец, жаждавший продолжить рассказ о потерявшейся принцессе.
— Ты твердишь только о любви между мужчиной и женщиной, — сказал император, — нас же волнует любовь парода к своему правителю. Мы желаем, чтобы нас любили. Эти две девушки приняли смерть, потому что предпочли единству различие и своих богов — нашим; потому что избрали путь не любви, но ненависти. Их поступок наводит нас на мысль, что любовь — чувство преходящее. Следует ли из этого, что нам надлежит проявлять деспотизм? Править, сея страх и ужас? Неужто миром управляет страх?
— Не сомневаюсь, что история о доблестном воине Аргалье и наделенной бессмертной красотой Кара-Кёз способна возродить в сердцах всех мужчин, как и в твоем сердце, о царь царей, самый великий из Моголов, веру в беспредельную силу любви, — ответил ему Могор дель Аморе.
К тому времени, как император, покинув беседку, достиг своей опочивальни, плащ печали соскользнул с его плеч. Город вздохнул с облегчением, и звезды засияли ярче. Мрачность властителей, как известно, угрожает равновесию во вселенной, поскольку имеет свойство внезапно перерастать либо в паралич воли, либо в насилие, либо в то и другое вместе. Доброе расположение духа императора гарантировало тихую жизнь, и даже если это доброе расположение духа обеспечил чужестранец, спасибо ему за это. На Могора при дворе стали смотреть как на друга, и не только на него самого, но и на героиню его повествования, принцессу Черноглазку — Кара-Кёз.
