— Перестань подсовывать мне эти снимки! — кричал Искандер на дочь (она запомнила это хорошо, ведь отец никогда не повышал на нее голос). — Всему виной — я, думаешь, не понимаю?!
КОСНИСЬ ТЕБЯ ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК, И ТЫ БЫСТРО СОСТАРИШЬСЯ, НО ЖИТЬ ЕЩЕ ДОЛГО, А НА ДУШЕ ПУСТО. У Искандера Хараппы была удивительная способность: он убыстрял бег времени для всех знакомых женщин. Дюймовочке исполнилось пятьдесят, она была уже совсем не та, что во времена индюшачьего погрома; пожалуй, даже воспоминаний о своей красоте у нее не сохранилось. Изменили страдания и Рани, но не так разительно — ведь она видела Искандера куда реже. Правда, все долгие годы она жила надеждой, и вот стало ясно, что она вновь нужна мужу, но нужна только затем, чтобы стоять рядом на предвыборных митингах, и былого не вернуть. Тогда она смиренно возвратилась в Мохенджо; видно, ее любовь нужна лишь павлинам да домашней птице, ее удел — спать в одинокой постели да любоваться юными белыми деревенскими женами — бадминтонистсками. Она уже не живая душа, а часть усадьбы, ее кроткий и привычный всем дух, древний и поросший паутиной, как и сам дом.
Да и для Арджуманд время проносилось чересчур быстро: она рано повзрослела, поумнела, набралась прозорливости.
— Нам не вынести твоей любви. Она нас раньше тебя в могилу сведет, — говаривала она отцу.
Но, как выяснилось, и жене и дочери суждено пережить Искандера.
С Дюймовочкой он более не виделся, не звонил, не писал писем, не упоминал ее имени, на глаза попадались лишь фотографии, которые подсовывала дочь, и больше ничего. А вся любовь стала изливаться на людей, пока в один прекрасный день генерал Хайдар не лишил их этого источника.
Пила из источника и Арджуманд, пила вдосталь. Вместе с отцом она переехала в новую столицу на севере, где располагалась резиденция премьер-министра. Некоторое время с ней переписывалась мать, предлагала женихов, даже присылала их фотографии. Но Арджуманд рвала в клочья и письма, и снимки и отправляла обратно. Так расправлялась дева Кованые Трусы с вероятными женихами не один год, мать потеряла всякую надежду и предоставила дочери идти избранным путем. Когда Искандер стал премьер-министром, дочери исполнилось двадцать три года; однако выглядела она старше, и несмотря на все еще яркую красоту, к ее радости, с годами замужество грозило ей все меньше, пока искатели ее сердца не перевелись совсем. Не выясняла она отношений и с Гаруном. ОН ДАВНО МНЕ ДУШУ В КЛОЧЬЯ РАЗОРВАЛ.
Арджуманд Хараппа, выучившись на юриста, не щадила сил для молодой революции: выгоняла из дворцов богачей-заминдаров, открывала застенки, нежданно-негаданно наведывалась на виллы кинозвезд и лично вспарывала обоюдоострым длинным ножом матрацы, откуда сыпались многочисленные купюры, сокрытые меж пружин и нажитые отнюдь не праведно. В суде она выносила обвинения врагам государства с выверенной жестокостью, из-за чего ее прозвище приобрело далеко не шутливый оттенок. Однажды, приехав в свою адвокатскую контору, она обнаружила, что ночью какой-то шутник проник в комнату и оставил забавный подарок — старинные, ржавые рыцарские латы, точнее, их нижнюю часть, то есть две железные ноги, стоявшие «пятки вместе, носки врозь». На ковре в середине комнаты. А внутрь был аккуратно вложен железный пояс с висячим замком. Арджуманд Хараппа — Кованые Трусы!
Она сидела на полу в Искандеровом кабинете и, уронив голову на отцовские колени, жаловалась сквозь слезы:
— Меня ненавидят.
Искандер встряхнул дочь так, что обильные слезы высохли у нее на лице, сменившись изумлением.
— Вот спроси себя: кто может тебя ненавидеть? Мои враги — это твои враги. А наши враги — это враги народа. Так нужно ли стыдиться ненависти подонков?
Тогда она поняла, как любовь может породить и взрастить ненависть. А отец спокойно продолжал:
— Я строю нашу страну, как мужчина строит семью. Для этого нужны сила и ласка. И если мы и впрямь хотим принести пользу, нельзя тратить время на слезы.
Дочь вытерла глаза и улыбнулась.
— Тебе б только семьи строить! Какой же ты старомодный в душе! — Она легонько хлопнула его по ноге. — Тебе б целого гарема не хватило! И это современный мужчина, с ума сойти!
— Господин Хараппа, — пытает английский телекомментатор, — многие мои коллеги поддерживают широко бытующее мнение, которое смыкается с утверждением ваших политических противников, разделяемым некоторыми общественными группировками, что, как бы это сказать, вы в некотором роде, точнее, ваши методы правления могут быть истолкованы в определенной степени…
— Да, вот каких несмышленышей присылают брать у меня интервью, — прерывает его Искандер. Комментатор покрывается испариной. Телекамера тактично отворачивается. Зато Арджуманд запечатлевает в памяти все.
— …как антинародные, диктаторские, нетерпимые и репрессивные, — заканчивает наконец журналист.
Искандер Хараппа улыбается, поудобнее устраивается в кресле эпохи Людовика XV, делает глоток из хрустального бокала и отвечает:
— Вы б еще сказали, что я нетерпим к дуракам. Но, как видите, терплю.
В Мохенджо Арджуманд снова и снова просматривает отцовские видеокассеты. Она сидит в той же комнате, где проходила эта беседа. Девушка потрясена: электронное устройство с дистанционным управлением воскресило отца. Да, он терпел дураков. Имя его запечатлено в истории золотыми пылающими буквами — что ему до всяких наглецов. Вот они тоже на экране, с радостью поверяют западному журналисту всю клевету, всю мерзкую грязь, которую не погнушались собрать. Он меня пытал, а в меня стреляли, а меня в тюрьму бросил, едва спасся — верещат они.
Ах, разлюбезное телевидение, оно умеет представить наших вождей глупцами и дикарями, несмотря на их западное образование и модную одежду. Да, телевидение всегда делает ставку на ропщущих и недовольных.
Он не любил спорить. Либо делай как велено и не мешкай, либо — катись на все четыре стороны. Так и должно быть. А с кем ему приходилось работать! Взять хотя бы министров: вероломные, алчные, беспринципные — все до одного. А раз им нет веры, то Искандер учредил Отдел Государственной Безопасности, поставив во главе Тальвар уль-Хака. «Информация свету подобна», — говаривал премьер-министр.
Ясновидение очень пригодилось Тальвар уль-Хаку: он составил исчерпывающее досье на взяточников, заговорщиков, налоговых «зайцев», любителей застольных «опасных» речей, гомосексуалистов; значились там и студенческие группировки, и прочие гнездилища измены. Ясновидец творил чудеса: он хватал злодея еще до того, как тот вершил свое черное дело, и тем самым спасал тому жизнь. Конечно, ОГБ подвергался нападкам — нашлись недовольные, которые с радостью бы потушили великий, очищающий общество свет. Таких, конечно же, сажали в тюрьму — самое место для мятежников. Некогда с ними миндальничать: все заняты возрождением страны.
— У нашего народа есть один непревзойденный талант — к самоуничтожению. Мы сами себя пожираем, не щадим детей, низвергаем авторитеты. Но мы все ж таки выживем! Должны выжить! — говорил он как-то Арджуманд.
