— Так вот, построить собственную субкультуру, — продолжал Морри, — вовсе не значит пренебрегать правилами общества, в котором живешь. Я, к примеру, не расхаживаю по улицам голый и не несусь вперед на красный свет. Этим мелочам я могу подчиниться. Но самое серьезное — образ мышления, ценности — мы должны выбирать сами. Нельзя позволять никому — и никакому обществу — их тебе навязывать. Возьми, к примеру, мое положение. В том, чего я должен был бы теперь стыдиться — неспособности ходить, или вытирать свой зад, или желания плакать по утрам, — ничего постыдного нет. Как и в женской полноте или в отсутствии богатства у мужчины. А наше общество заставляет нас верить, что это стыдно. А ты не верь.
Я спросил Морри, почему же он не уехал куда-нибудь, когда был помоложе.
— А куда?
— Не знаю. В Южную Америку. В Новую Гвинею. Туда, где люди не так эгоистичны.
— В каждом обществе есть свои проблемы. — Брови Морри поползли вверх — так он теперь делал, вместо того чтобы пожимать плечами. — Так что убегать без толку. Нужно создавать свою собственную культуру. Где бы мы ни жили, наш главный дефект — близорукость. Человеку надо понять, каков его потенциал, и попытаться достигнуть всего, на что он способен. Но если вокруг тебя без конца вопят: «Хочу все немедленно!» — то дело кончается тем, что в стране появляется группа людей, у которых есть все: и полиция, и военные, которые призваны удерживать бедных от бунта и захвата «этого всего».
Морри посмотрел в окно. Порой за ним слышался шум проходящего грузовика или порыва ветра. Морри внимательно вгляделся в соседние дома, а потом продолжил:
— Проблема в том, Митч, что мы не хотим поверить: в нас во всех много общего. В белых и черных католиках и протестантах, мужчинах и женщинах. Если б мы увидели это сходство, то скорее всего объединились бы в одну человеческую семью и заботились о ней как о своей собственной. Поверь мне, умирая ясно видишь это. У всех у нас одно и то же начало — рождение и один и тот же конец — смерть. Чем же мы так сильно отличаемся друг от друга? Каждый может внести свой вклад в человеческую семью и каждый может построить небольшую общину из тех, кого он любит и кто любит его.
Он легонько сжал мою руку. А я сжал его — чуть сильнее. И как на ярмарочном соревновании, где от papa молотом вверх по столбу взлетает диск, тепло моего тела как будто потекло по телу Морри вверх от груди к шее, щекам и глазам. Он улыбнулся.
— В начале жизни, когда ты младенец, без других не выжить, правда? И в конце жизни, когда ты в таком положении, как я, тоже без других не выжить, правда? — Голос Морри понизился до шепота. — Но весь секрет в том, что и в промежутке нам без этих других тоже не обойтись.
Позже в тот же день мы с Конни пошли в другую комнату посмотреть по телевидению оглашение приговора О. Дж. Симпсона. Сцена была напряженная: все главные действующие лица стояли лицом к присяжным — Симпсон в синем костюме, окруженный армией адвокатов, а в двух шагах от них — прокуроры, жаждущие увидеть его за решеткой. Когда один из присяжных зачитал приговор: «Не виновен», Конни вскрикнула: «Боже мой!»
Мы увидели, как Симпсон обнимает адвокатов. Услышали, как комментаторы пытались объяснить, что произошло. Толпы негров ликовали возле здания суда, а толпы белых застыли, потрясенные, перед телевизорами в ресторанах. И хотя убийства совершаются каждый день, это решение суда было для всех потрясением. Конни ушла из комнаты. С нее было довольно.
Я услышал, как закрылась дверь в кабинет Морри. А я все сидел, уставившись в экран телевизора. «Весь мир видел это», — сказал я себе. И тут я услышал знакомый шум — Морри поднимали со стульчака. Я невольно улыбнулся. В ту минуту, когда «Судебный процесс века» достиг кульминации, мой старик-профессор сидел на горшке.
1979 год, баскетбольный матч в спортивном зале университета Брандейса. Команда университета идет впереди, и студенты начинают скандировать:
— Мы — первые! Мы — первые!
Морри сидит поблизости. Он озадачен их криками. И вдруг прямо посреди выкрика «Мы — первые!» Морри вскакивает и кричит:
— А что страшного, если и вторые?!
Студенты смотрят на него в изумлении и замолкают. Морри садится на место и торжествующе улыбается.
Наглядные пособия. Часть третья
Съемочная группа «Найтлайн» приехала к Морри в третий и последний раз. Тон передачи был теперь совсем иной. Разговор почти не походил на интервью, больше — на грустное прощание. Перед тем как прийти, Тед Коппел позвонил не один раз и все спрашивал Морри:
— Вы думаете, это вам под силу?
Морри не был в этом уверен:
— Я теперь, Тед, все время усталый. И часто задыхаюсь. Если я что-то не смогу сказать, вы скажете это за меня?
Коппел пообещал. И тут этот журналист-стоик добавил:
— Если вам, Морри, не хочется этого делать, ничего страшного. А попрощаться я все равно приду.
Положив трубку, Морри довольно усмехнулся:
— Похоже, я его пронял.
И так оно и было — Коппел теперь называл Морри своим другом. Мой старик-профессор умудрился вызвать сочувствие даже у людей из телебизнеса.
На интервью, состоявшемся в пятницу днем, Морри был в той же рубашке, что и накануне. Морри теперь переодевался через день; и так как это не был «день переодевания», он решил не менять заведенного правила.
В отличие от предыдущих двух съемок эта проходила только в кабинете Морри, где тот уже давно был пленником своего кресла. Коппелу приходилось прижиматься к книжному шкафу, чтобы попасть в кадр.
Еще до начала съемки Коппел спросил Морри про его состояние:
— Дела плохи, Морри?
Профессор попытался поднять руку, и она едва дотянулась до живота. Выше он поднять ее уже не мог. Это и был его ответ Коппелу.
Камера застрекотала. Началось третье и последнее интервью. Коппел спросил Морри, стало ли ему страшнее с приближением смерти. Морри сказал, что нет, по правде — даже менее страшно, чем прежде. Морри объяснил, что все больше и больше отстраняется от внешнего мира: ему почти не читают газет и на почту он уже не обращает особого внимания, зато чаще слушает музыку и наблюдает, как листва меняет цвет.
Морри сказал, что знает и о других людях, страдавших от болезни Лy Герига; некоторые из них знаменитости вроде Стивена Хокина, блестящего физика и автора «Краткой истории времени». Он жил с отверстием в горле, говорил с помощью компьютерного синтезатора и печатал слова с помощью сенсора, реагировавшего на движения его глаз. Морри им восхищался, но сам бы так жить не хотел. Он знает, когда придет его время прощаться с жизнью.
— Для меня, Тед, жить — значит общаться с людьми. Выражать свои чувства. Говорить с ними. Сопереживать им… — Морри выдохнул. — А когда это прекратится, не станет и меня.
Они беседовали как приятели. И, как в прошлом интервью, Коппел спросил о том тесте «на вытирание зада», похоже, ожидая юмористического ответа. Но у Морри не было сил даже улыбнуться. Он только покачал головой:
