— Большинству нравится на заднем, — говорит таксист.
— Но ты не против? — спрашивает Эдди.
Таксист пожимает плечами:
— Нет, не против.
Эдди смотрит прямо перед собой. Не станет же он объяснять таксисту, что на переднем сиденье кажется, будто сам ведешь машину, а он уже два года как не водит, с тех пор, как у него забрали права.
Такси привозит Эдди на кладбище. Он идет на могилу матери, на могилу брата, на несколько секунд останавливается возле могилы отца. И как всегда, напоследок оставляет могилу жены. Он опирается на палку, смотрит на могильный камень и думает, думает о многом. Например, о помадке. Эдди думает, что теперь от помадки у него бы выпали последние зубы, и все же он ни за что бы от нее не отказался, только бы рядом была Маргарет.
Последний урок
Маленькая девочка, явно родом из Азии, была лет пяти-шести, с нежной, цвета корицы, кожей, с темно-сливовыми волосами, с маленьким плоским носом, полными губами, растягивавшимися в веселую улыбку и обнажавшими щербинки в зубах, и совершенно поразительными, темными, как тюленья кожа, глазами с белым, величиной с булавочную головку, пятнышком на месте зрачка. Она улыбалась и радостно махала рукой, пока Эдди не подошел к ней совсем близко, и тогда она представилась.
— Тала, — произнесла она, прижимая ладони к груди.
— Тала, — повторил за ней Эдди.
Она улыбнулась ему так, словно начинала игру. Она указала пальцем на свою мокрую от речной воды, свободно ниспадавшую с плеч вышитую блузку.
— Баро, — сказала она.
— Баро.
Она дотронулась до тканого полотна, обернутого вокруг ее тела и ног.
— Сайа, — сказала она.
— Сайа.
Затем очередь дошла до ее сандалий на деревянной подошве — бакъя, потом до переливчатых ракушек у ее ног — капиз и расстеленного перед ней, плетенного из бамбука коврика баниг. Она жестом пригласила Эдди сесть на коврик и села сама, поджав под себя ноги.
Похоже, никто из детей, кроме девочки, не замечал его. Дети катались по траве, плескались в воде, собирали морские камушки. Эдди увидел, как один мальчуган натирал камушком тело другому: водил камушком по спине, вдоль боков.
— Моет его, — сказала девочка. — Как раньше делали наши инас.
— Инас? — переспросил Эдди.
— Мамы, — пояснила она.
В своей жизни Эдди имел дело со многими детьми, но впервые встретил ребенка, не испытывавшего ни малейшего стеснения перед взрослыми.
Интересно, подумал Эдди, эта девочка и остальные дети выбрали этот райский берег сами или, из-за краткости их воспоминаний, это безмятежное место было выбрано за них?
Девочка указала на карман рубашки Эдди. Он опустил глаза и увидел ершики для чистки курительных трубок.
— Это? — спросил Эдди. Он вынул их из кармана и принялся сгибать, так, как когда-то на пирсе. Девочка приподнялась, чтобы посмотреть, как он это делает. Руки его задрожали.
— Видишь? Это… — Эдди закончил последний виток, — собака.
Девочка взяла игрушку и улыбнулась — таких улыбок Эдди видел на своем веку, наверное, с тысячу.
— Нравится? — спросил Эдди.
— Ты меня жег, — сказала девочка.
У Эдди свело челюсть.
— Что ты сказала?
— Ты жег меня. Ты делал мне огонь.
Она сказала это без всякого выражения, точно ребенок, выучивший урок.
— Моя ина говорит: жди в чипа. Моя ина говорит: прячься.
Эдди снова заговорил, но тише и медленнее, подбирая каждое слово:
— От чего… ты пряталась, девочка?
Она покрутила в руках собачку и опустила ее в воду.
— Сандэлонг, — сказала она.
— Сандэлонг?
Девочка подняла глаза.
— Солдат.
Слово это точно проткнуло его ножом. В мозгу его один за другим замелькали образы. Солдаты. Взрывы. Мортон. Смитти. Капитан. Зажигательные бомбы.
— Тала… — прошептал он.
— Тала, — повторила она, улыбаясь звучанию своего имени.
— Почему ты здесь, на небесах?
Она опустила игрушку.
— Ты жег меня. Ты делал мне огонь.
В глазах у Эдди потемнело. К вискам прилила кровь. Ему стало трудно дышать.
— Ты была на Филиппинах… тень… в лачуге…
— Нипа. Ина говорит там тихо. Жди ее. Там тихо, хорошо. Потом шум. Большой огонь. Ты жег меня. Там нехорошо.
Эдди сглотнул. Руки его задрожали. Он заглянул в ее глубокие черные глаза и попытался улыбнуться, как будто улыбка была лекарством, которое сейчас было необходимо девочке. Она улыбнулась ему в ответ. И тут Эдди не выдержал. Он закрыл лицо ладонями. Грудь и плечи его затряслись от рыданий. Завеса тьмы, висевшая над ним все прошлые годы, наконец приоткрылась… Это дитя, что теперь перед ним… плоть и кровь… эта милая девочка… он убил ее, сжег дотла… те ночные кошмары… он заслужил их, все до единого. Он же там что-то видел! Тень, метнувшуюся в пламени! Девочка погибла от его руки! Слезы хлынули меж пальцев, и Эдди почувствовал, что душа его разрывается на части.
Эдди застонал, и из его груди, из самого нутра вдруг вырвался такой вопль, какого он никогда в жизни не слышал. Вопль этот, сотрясая туманный воздух небес, пронесся по речным волнам. Тело Эдди сотрясалось в конвульсиях, голова дико моталась из стороны в сторону, пока вопль не сменился — в захлебывающемся дыхании — напоминавшими молитву волнами признания:
— Я убил тебя, Я УБИЛ ТЕБЯ, — а потом шепотом: — Прости меня. — И еще: — ПРОСТИ МЕНЯ, О БОЖЕ… — И наконец: — Что я наделал? ЧТО Я НАДЕЛАЛ?..
Эдди плакал до тех пор, пока рыдания не перешли в дрожь. И тогда он стал медленно раскачиваться из стороны в сторону, а потом опустился на колени перед маленькой темноволосой девочкой, игравшей на берегу реки со своим проволочным зверьком.
Когда наконец его боль утихла, Эдди почувствовал, что кто-то легонько хлопает его по плечу. Он обернулся и увидел Талу — в руке она держала камень.
— Ты мой меня, — сказала она. Девочка ступила в воду и повернулась спиной к Эдди. А затем задрала баро и натянула себе на голову.
Эдди отпрянул в ужасе. Спина девочки была в страшных ожогах: тельце и узкие плечи все обуглены и в волдырях. Она обернулась к нему, и он увидел, что ее милое, невинное личико теперь покрыто уродливыми шрамами, губы кривятся от боли и только один глаз зрячий. На обгоревшей, покрытой струпьями голове клоками торчали уцелевшие волосы.
