Утро заканчивалось. Кэт приводила в порядок бумаги, разбиралась с электронной почтой. Когда, без четверти двенадцать, кто-то попросил к телефону Кэт Мартин, ее короткие волосы встали дыбом, но это была всего лишь Грета, единственная женщина из числа ее постоянных клиентов. Она звонила сообщить, что взрыв был устроен неприкаянным духом девушки-рабыни, убитой на этом самом месте в 1803 году, и что единственный способ умиротворить его — немедленно совершить таинство соборования. Грета жила на Очард-стрит, пятьдесят лет проработала швеей, имела восьмерых внуков и была, наверное, очень хорошим человеком.
Нам всем хочется одного и того же. Кэт словно и теперь слышала его тоненький настороженный голос, звучавший до странности учтиво. Была в нем — как бы это получше сказать — какая-то невинность. Если оставить в стороне то, о чем шла речь, он разговаривал как обычный воспитанный ребенок. Но это, возможно, из-за наркотиков. Или результат раздвоения личности.
Пит время от времени подходил, за что ему огромное спасибо, и говорил, что пока нет ничего нового, а в половине первого принес Кэт пиццу из «Двух башмаков».
— Сегодня, похоже, тот самый день, когда можно послать диету ко всем чертям, — сказал он.
Пеперони и грибы. Он знал, что ей понравится. Она протянула ему кусок, он взял.
— Как ты думаешь, насколько все это серьезно? — спросил он.
— Не знаю. А тебе что чутье подсказывает?
— По-моему, не надо делать из мухи слона.
Кэт сложила кусок пиццы вдоль и жадно от него откусила. Разве есть на свете что-нибудь еще столь же вкусное и столь же сытное, как кусок пиццы с пеперони и грибами?
Она сказала:
— То есть все ограничивается этими двумя мальчишками.
— Ага. Вспомни братьев Менендес.
[21]
— Больным на всю голову четырнадцатилетним парнем, который уже покинул этот мир, и его впечатлительным младшим братом.
— Подражателей у нас еще не бывало. Этот — первый.
Она кивнула. После 11 сентября их всех озадачивало, насколько мало подражателей появилось у террористов. Нет, не из членов Аль-Каиды — этими занимались другие отделы. Кэт с Питом и остальные в отделе профилактики удивлялись, почему это событие не вдохновило простых американских граждан. Ведь какой подарок сделали террористы всем душевнобольным со склонностью к насилию. Теперь достаточно взорвать мусорный бак или крикнуть где-нибудь в театре: «Пожар!» — и это обойдется Нью-Йорку в миллиард долларов недополученной прибыли от туризма.
Она сказала:
— От кого же он получает указания?
— От высших сил. Сама знаешь.
Она знала. В девяти случаях из десяти те, кто исполнял свои угрозы, кому-то или чему-то повиновались. Все они служили благому делу.
— Первый из них говорил, что людей надо остановить.
— Сказать, что я думаю? По-моему, Дик Харт занимался сексом с ними обоими.
— Сообщений о пропавших детях из окрестностей Грейт-Нек вроде не поступало, — сказала она.
— У него была тачка. А детей везде полно.
— Не очень-то видится, как Дик Харт колесит по округе и снимает маленьких мальчиков.
— Такое случается сплошь и рядом.
— Знаю. Я говорю всего лишь о своем ощущении.
— Хорошо, — сказал Пит. — Дик — богобоязненный семьянин, он ни разу не дотронулся ни до кого, кроме своих двух жен. Почему тогда парень его взорвал?
— Нет, эту версию я отбрасываю. Вот увидишь: рано или поздно мы найдем второго мальчишку и выйдем на отца, который с рождения издевался над своими сыновьями. Старший подрос и решил: пора положить этому конец, кто-нибудь должен за все ответить. Но на отцеубийство у него не хватало духу. И он выбрал мужчину, похожего на отца — одного с ним возраста, одной комплекции.
— Допустим.
— Если дети были не местными, если они не росли в семье, с которой Харт был знаком, то можно предположить, что они из тех, кто запросто сядет в машину к незнакомому человеку.
— Таких в городе пруд пруди.
— Согласна. Но что-то в голосе обоих, особенно второго… Просто не могу представить, что они околачиваются в парке и ждут, пока подрулит дяденька на дорогой машине и отсосет у них за десять долларов. Не укладывается у меня такое в голове.
— Тебе видней, ты у нас сильно образованная.
— Ну был бы от этого хоть какой-то толк…
— Короче, по-твоему, на самом-то деле они намеревались убить своего отца.
— Не надо упрощать.
— И не думал.
— Вот увидишь: обнаружится мужчина, которого так расстроило бегство старшего сына, что он с удвоенной силой начал издеваться над младшим. Это обнаружится. Мальчиком займутся органы попечительства, заберут из его уродливой семьи и поместят в новую, уродливую уже по-другому. Там он будет жить и проходить лечение у психотерапевта до тех пор, пока не достигнет возраста, когда можно зажить самостоятельно, найти работу, завести семью и начать издеваться над собственными детьми.
— Мрачная у тебя выходит картинка, — сказал он.
— А у тебя что, веселее?
— С какой бы стати такому ребенку цитировать стихи?
— Интересный вопрос. Уже проверили, нет ли у Уитмена про семью, там, и прочее?
— Да. Это не Уитмен.
— Жаль.
— Ага.
Целый день она просидела, понапрасну дожидаясь звонка. Забавно — в другие дни на этой работе она ощущала себя чрезвычайно популярной особой. Востребованной в высшей степени. Сегодня же она сидела у телефона и умоляла его зазвонить — как какая-нибудь влюбленная школьница.
В Нью-йоркском университете Кэт нашла специалистку по Уитмену, некую Риту Данн, договорилась встретиться с ней на следующий день утром. В остальном она просто убивала время. Приводила в порядок бумаги, разобрала старые рапорты, давно дожидавшиеся своей очереди в нижнем ящике стола.
Она прождала еще целый час поле окончания смены и только тогда собралась уходить. Конечно, у нее с собой был сотовый — если бы мальчишка перезвонил, звонок могли перевести на нее, где бы она в ту минуту ни находилась. Она шла домой на закате великолепного июньского дня среди людей, которые не могли расстаться с привычкой вызывать у Кэт подозрения. Мужчина, торопливо разгружавший у булочной грузовик, бегун в фуфайке Принстонского университета, даже слепой, постукивающий перед собой тростью, — во всех она видела потенциальных преступников. Они, собственно, таковыми и были. Под подозрение попадали все. Но хочешь не хочешь, жить можно, лишь заставив себя поверить, что абсолютное большинство — безвредны. В том-то и заключался главный парадокс профессии: стоит только расслабиться, можно стать таким же параноиком, как и клиенты, с которыми приходится иметь дело.
