Когда проснувшиеся птицы запустили первые яркие, но еще неуверенные трели, когда окутанные дымкой деревья из темных стали нежно-зелеными, она ласково коснулась пальцами его губ.
— Милый, ведь все так и будет, правда? Мы же не просто поговорили и все, да?
Лежа навзничь, Фрэнк любовался, как медленно вздымается и опадает его грудь, такая широкая и крепкая, что ей был бы впору средневековый доспех. Есть ли что на свете, чего он не смог бы совершить? Есть ли путешествие, которого он не смог бы предпринять, есть ли награда, которую он бы не посулил?
— Не просто, — ответил Фрэнк.
— Потому что я сразу хочу начать. Завтра. Написать письма и все такое, разузнать насчет паспортов. Я думаю, надо сказать Нифер и Майку, правда? Им понадобится какое-то время, чтобы свыкнуться с новостью, и я хочу, чтобы они узнали первыми. Хорошо?
— Да.
— Но я не стану ничего им говорить, если ты еще не вполне уверен.
— Я уверен вполне.
— Чудесно! Ой, ты посмотри, сколько времени! Уже почти рассвело. Ты будешь совсем разбитым.
— Не буду. Посплю в поезде. И на работе. Все нормально.
— Ну хорошо. Я тебя люблю.
И они уснули как дети.
Часть вторая
1
Фрэнк Уилер пребывал в столь радостном сумасбродстве и такой ликующей беспечности, что позже и сам не мог вспомнить, сколько же это длилось. Прошло недели две, а то и больше, прежде чем жизнь стала возвращаться в привычное русло, когда замечаешь время, соразмеряя себя с его ходом, но тогда Фрэнк не мог сказать, как долго она была иной. Четко и ярко в памяти запечатлелся только один день — вторник после юбилея.
В поезде он задремал, привалившись головой к пыльному плюшу сиденья и уронив с коленей «Таймс», а затем под темным гулким сводом Центрального вокзала долго стоял над чашкой обжигающего кофе, позволив себе опоздать на работу. Все пассажиры казались ему потешными человечками: у мужчин одинаковая стрижка ежиком, в которой блестит седина, все серьезные, опрятные и наглухо застегнутые, все проворно перебирают ножками. Бесконечным суетливым роем они облетают зал ожидания и устремляются на улицу, чтобы час спустя угомониться в дожидающихся их конторах Манхэттена. Если из башни по одну сторону городского каньона взглянуть на противоположную, та предстанет огромным беззвучным инсектарием, в котором розовые людишки в белых рубашечках бесконечно перебирают бумажки и хватают телефонные трубки, усердно разыгрывая свою пантомиму для равнодушных облаков, величественно проплывающих по весеннему небу.
Меж тем кофе был великолепен, сухие бумажные салфетки ослепительно-белы, а бабуля-буфетчица, явно наслаждавшаяся своей деловитостью («Да, сэр. Спасибо, сэр. Что-нибудь еще, сэр?»), так услужлива, что хотелось перегнуться через стойку и впечатать поцелуй в ее морщинистую щеку. К конторе Фрэнк добрался в состоянии эйфории после чуть отпустившего изнеможения, когда все звуки тусклы, предметы нечетки и все кажется исполнимым.
Но сначала предстояло решить первоочередные задачи, первая из которых ждала за дверями лифта, раскрывшимися на пятнадцатом этаже: встретиться с Морин Груб и вести себя как мужчина. В темном костюме, который, видимо, был самым строгим и наименее соблазнительным нарядом в ее гардеробе, она одиноко сидела в закутке приемной и, увидев Фрэнка, ужасно смутилась. Однако в его искусно сооруженной улыбке не было ни капли хитрости, ни грана самодовольства, но только открытость и дружелюбие, и Морин вновь обрела уверенность, еще до того как он подошел к ее столу. Может, она боится, что он счел ее шлюхой? Что весь день будет перешептываться с приятелями и, поглядывая на нее, усмехаться? Если так, пусть она успокоится, говорила улыбка. Или же ее пугает, что он попытается закрутить роман? Что испоганит ей жизнь суетливыми, назойливыми встречами в углах («Надо увидеться…»)? Улыбка извещала, что и об этом не стоит тревожиться, а других причин для беспокойства вроде бы не имелось.
— Привет, — радушно поздоровался Фрэнк. — Из-за вчерашнего неприятностей не было? В смысле, с миссис Йоргенсен?
— Нет, она ничего не сказала.
Казалось, ей неловко смотреть ему в глаза, и потому взгляд ее не поднимался выше узла его галстука. В пересохшем озере конторы плескалась и гомонила людская суета, никто их не слышал, и все выглядело так, будто улыбающийся Фрэнк остановился поболтать или условиться о распечатке; ничто в его лице и позе не могло вызвать постороннего любопытства.
— Знаешь, если б я считал, что для любого из нас в этом есть какой-то смысл, я бы предложил днем куда-нибудь сходить и поговорить. Но если хочешь, если тебе есть что сказать или о чем спросить, мы так и сделаем. Надо?
— Нет. Я только… нет, ничего. Пустяки. Ты прав.
— Дело не в том, что кто-то «прав». Я не хочу, чтобы ты думала, будто я… ладно, проехали. Понимаешь, в подобных вещах главное — чтобы не было сожаления. Я не жалею. Надеюсь, и ты не раскаиваешься, но если вдруг — скажи.
— Нет. Я не жалею.
— Я рад. Знаешь, ты потрясающая, Морин. Если когда-нибудь я смогу… ну, ты понимаешь… быть тебе полезен и все такое, дай знать. Наверное, это звучит по-дурацки… Я лишь хочу, чтобы мы остались друзьями.
— Понятно. Я тоже.
По проходу между кабинками Фрэнк двигался медленно и уверенно — более зрелым вариантом «ужасно сексуальной походки». До чего все просто! Он мог бы потратить кучу времени, готовя свою речь, извести груду бумаги, исправляя и вычеркивая предложения, но все равно не добился бы ничего более достойного и соответствующего. А тут — с ходу! Разве есть что-нибудь, с чем он не справился бы?
— С добрым утром, папаня, — приветствовал он Джека Ордуэя.
— Фрэнклин, сынок! Как приятно видеть твою сияющую физиономию!
Однако сначала первоочередные задачи, и следующая ждала его в корзине входящих бумаг. Нет, не там, а в груде брошенных на стол папок, которые вчера Морин откопала в архиве, — именно в них скрывалась нерешенная проблема толидского управляющего и брошюры. Разве он позволит, чтобы подобная мелочь его изводила? Конечно нет.
— Служебная записка в Толидо, — сказал Фрэнк в рупор диктофона, откинувшись во вращающемся кресле и пристроив ногу на ящик стола. — Кому: Б. Ф. Чалмерсу, управляющему отделением. Тема: съезд НАНП. Абзац. В ответ на ваше последнее и предыдущее обращения извещаем, что вопрос находится под строгим контролем. Точка, абзац.
Он понятия не имел, как взять дело под контроль и возможно ли это. Фрэнк поскреб пальцем рупор, и тут вдруг возникла идея. Вскоре он уже наговаривал одно предложение за другим, изредка довольно усмехаясь. Оказалось, с толидским управляющим разделаться не сложнее, чем с Морин Груб.
Ф. X. Уилер под псевдонимом «мы» полностью соглашался с тем, что брошюра в ее нынешнем виде никуда не годится. Далее «мы» выражал уверенность, что способ решения данной проблемы встретит одобрение господина управляющего. Разумеется, тому известно, что делегаты съезда получат несметное число соперничающих между собой брошюр, большая часть которых окажется в мусорных корзинах зала заседаний. В том-то и проблема, чтобы создать нечто такое, что привлекло бы внимание делегата и заставило его прихватить брошюру от «Нокс» в гостиничный номер. Именно такое издание, разработанное специально для съезда НАНП, находится сейчас в стадии выпуска — краткое и доходчивое обращение, озаглавленное «К вопросу о контроле продукции». Господин управляющий убедится, что сей документ не полагается на глянцевую обложку, цветастые иллюстрации и зазывный рекламный тон. Набранный крупным, легко читаемым шрифтом, он обладает открытостью честной беседы, в нем все сказано черным по белому. Он «даст делегатам НАНП именно то, что им нужно: факты».
